Человек-ящик

Потом мы размыкали объятия и шли на кухню в конце коридора. Но, даже не обнимаясь, мы старались постоянно касаться друг друга. Например, она стояла у раковины и чистила картошку или лук, а я в это время, примостившись рядом на полу, гладил ей ноги. Пол в нашей кухне был покрыт тонким слоем плесени. Главная кухня была на первом этаже, а эту приспособили уже давно специально для больных, лежавших в клинике, но ею почти не пользовались, и она пришла в запустение. У нас была причина снова начать пользоваться этой кухней. Напротив нее через коридор находилась пустая комната, и было удобно выбрасывать в нее отходы после приготовления еды. Очистки овощей, рыбьи головы мы складывали в полиэтиленовые мешки, но крысы моментально их прогрызали и растаскивали отбросы по всему полу. Через полдня отбросы начинали разлагаться, и вонь вырывалась из комнаты всякий раз, как мы открывали дверь. Но даже это нас нисколько не беспокоило. Прежде всего, потому, что соприкосновение с кожей другого человека полностью меняет обоняние. Кроме того, мы, видимо, бессознательно чувствовали, что существование этой помойки позволяет нам не думать о покойницкой. Чтобы заполнить отбросами всю комнату, потребуется по меньшей мере полгода, предполагали мы оптимистически.

Но действительно ли мы были так оптимистичны? Мне кажется, мы просто с самого начала отказались от всяких надежд. Страсть – это воспламеняющий импульс. У нас было непреодолимое желание пылать страстью друг к другу. Мы боялись прервать этот огонь, я сомневаюсь, хотелось ли нам, чтобы реальный мир продолжал существовать. Мы не имели права заглядывать в бесконечную даль «через полгода», когда отбросы заполнят всю комнату. С утра до ночи мы непрестанно старались касаться друг друга. Мы почти постоянно были замкнуты в круге радиусом в два с половиной метра. На расстоянии, которое обычно было между нами, друг друга почти не видно, но мы не испытывали от этого неудобства. Мы привыкли в своем воображении соединять в целое отдельные части – только так мы могли видеть друг друга, и это давало чувство невероятной свободы. В ее глазах я был расчленен на мелкие куски. Она могла делать замечания относительно моей спины, но ни слова не говорила о моем облике в целом, независимо от того, нравился он ей или нет. Ее, видимо, это не особенно волновало. Слова стали терять всякий смысл. И время тоже остановилось. Все шло хорошо и три дня, и три недели. Но как бы долго ни длилось горение, если оно кончается, то кончается мгновенно.

Поэтому, когда сегодня я увидел, что вместо того, чтобы голой взбежать наверх, она, одетая, молча смотрит на меня, то не испытал невероятного смятения, а лишь уныние от мысли, что мне придется вернуться к своей прежней, безрадостной жизни. Теперь моя нагота выглядела бесконечно жалкой. Я заполз в свой ящик, точно за мной гнались, и, замерев, стал ждать, пока она уйдет, – мне не оставалось ничего другого. Она нахмурилась и огляделась по сторонам, но сделала вид, что не замечает меня. Казалось, она хочет понять, откуда исходит дурной запах. Потом медленно повернулась и возвратилась в свою комнату. Я, крадучись, пошел в бывшую процедурную. Если она хочет, можно начать все заново. Начинать заново можно бесконечно. Напрягши слух, я пытался определить, что она делает. Никакого движения. Может быть, она ждет, чтобы я предложил начать все заново. Но сколько бы раз мы ни начинали заново, рано или поздно придется возвратиться в то же место и в то же время.

Циферблат часов облез.Больше всего стерлась

Цифра 8.Два раза в день обязательноНа нее смотрят шершавым взглядом,И она стерлась.Напротив нееЦифра 2.

Глаза, закрытые ночью,Пробегают ее, не останавливаясь,И она стерлась значительно меньше.Если у человека часыС облезшим циферблатом,

Значит он опоздал начать жизньНа один оборот часовой стрелки.И поэтому мир всегдаОбгоняет его на один оборот часовой стрелки.То, что он, как ему представляется, видит, –Это еще не начавшийся мир.

Призрачное время.Стрелки на циферблате стоят перпендикулярно.Не дожидаясь звонка к поднятию занавеса,Драма закончилась.

…