Человек идет в гору

Сурков вздрогнул и, быстро поднявшись, вошел в кабинет директора завода.

Чардынцев с интересом разглядывал нового «дезертира». Это был худощавый, с заметной сутулостью человек, за плечами которого осталось не меньше пятидесяти лет. На обросшем темном лице мягко светились голубоватые глаза.

— «От начальника лаборатории Суркова. Прошу отпустить по семейным обстоятельствам», — читал Мишин, — это что за такие «семейные обстоятельства?»

— У меня квартира в Ленинграде… И жена там…

— Разве у вас плохая квартира здесь? Почему бы жене не приехать сюда?

— Н-нет… Ленинград, знаете ли… Я провел там лучшие годы жизни…

«Обывательский патриотизм, — подумал Чардынцев, — для Ленинграда оскорбительна такая к нему привязанность».

— Вы комсомольцем были? — спросил вдруг Мишин.

Сурков вскинул вверх брови.

— Не удивляйтесь, я имею представление о вашем возрасте. Ну, где вы вступали в комсомол?

— На заводе Михельсона, — ответил Сурков, — это было в восемнадцатом году…

— На том самом заводе, где выступал Ленин, и где потом его ранили враги?

— Да.

— Вот видите, — произнес Мишин, вглядываясь в Суркова. — А что бы теперь сказали о вас рабочие этого знаменитого завода? Неважно отозвались бы, прямо скажу.

Сурков обиженно поджал губы. А Мишин, яростно расширив глаза, будто выцеливая самое уязвимое место в Суркове, чеканно спросил:

— Скажите, вы тогда подали бы такое заявление?

Сурков потерянно пожал плечами. Этот вопрос был для него неожиданным.

— Ну, чего же вы молчите? Скажите так: «Вытряхнул я весь комсомольский порох, и осталась одна отстрелянная гильза».

На лице Суркова проступила краска.

— Эт-то уж вы, знаете ли… Семен Павлович… Слишком!

— Ничего не слишком! Будь ты в прошлом настоящим комсомольцем, ты не мог бы превратиться в обывателя!

— Громкие слова! — взорвало Суркова. — Вы не имеете права обвинять меня в неверности нашему делу.

— Врешь! Имею право! — вскричал Мишин, чувствуя, как у него бешено колотит сердце и дрожат руки. — Верность ленинизму проверяется на ежедневном деле, на будничной, самой, казалось бы, малой работе. И тот, кто этого не понимает, тот ни черта не понимает в ленинизме!

Когда через десять минут Сурков вышел из директорского кабинета, весь багровый и мокрый от пота, в приемной уже никого не было.

— Кто еще хочет уходить с завода? — громко спросил Мишин.

Секретарь доложил:

— Никого нет, Семен Павлович.

Мишин встретился глазами с Чардынцевым, и оба они — в лад друг другу — весело и удовлетворенно рассмеялись.

Глава седьмая

Жизнь свела вместе Никиту и Шуру в самом начале пути. Они родились в тот год, когда родители их вступили в только что организованный колхоз «Светлые огни».

— Дети наши с колхозом ровесники, — говорил Афанасий Стрелков сероглазому великану Дмитрию Огнибеда.

— Добро, кум, — ответил отец Шуры. — Дожить бы до свадьбы — вот уж попили б горилки и за колхоз, и за жениха с невестой.

Но мечта отцов не сбылась. В сорок первом году они ушли на фронт и оба погибли геройской смертью.

Никита с Шурой навсегда запомнили то метельное февральское утро, когда они, взявшись за руки, молча пошли в школу.

Метелица выла дико и страшно, подымала тучи снега, копала белые ямы, насыпала высокие сугробы.

Никита и Шура задыхались от ледяного ветра, часто падали и с трудом выбирались из снежных воронок, на ни разу не выпустили рук, крепко, до боли смежив пальцы…

Учительница Вера Александровна в страхе всплеснула руками:

— Ой, батюшки! Кто вас пустил в такую пургу? Мы сегодня не занимаемся.

— Мы сами… — угрюмо пробормотал Никита, а Шура, строго поглядев на Веру Александровну, добавила:

— Пап наших убили…

Учительница побледнела, тихо охнула. Потом ввела ребят в горницу, напоила чаем и весь день занималась, с ними — рассказывала о Родине, о ее героях и ученых, читала стихи. Ее губы дрожали. По лицу иногда пробегала судорога сдерживаемых рыданий.

А они сидели в пустом классе, держась за руки — строгие, молчаливые, с сухими, горячими глазами…

Может быть, тогда они и дали друг другу безмолвную клятву никогда не расставаться и идти вот так, взявшись, за руки, до последней грани дней.

Бойкая и смелая по характеру, Шура больше дружила с мальчишками, ездила с ними в ночное, слушала при свете костра страшные рассказы о Змее-Горыныче и Кащее, ныряла в глубокую речку Шайтанку доставать со дна ракушек.

В пионерском отряде Шура организовала стрелковый кружок, раздобыла в районном центре две мелкокалиберных винтовки и патронов.

И когда Шура вела ребят по селу, гордо подняв голову и четко подавая команду, председатель колхоза Потап Дмитриевич с гордостью говорил:

— Военного закала девка. Первой женщиной — маршалом Советского Союза будет, помянете мое слово!

Никита рос большим длинноруким парнем с добродушным, но энергичным лицом и неторопливыми движениями. Он не отличался разговорчивостью, но речь его была уверенной и твердой.

По вечерам возьмет, бывало, Никита отцовскую двухрядку и пойдет метелить по деревне голосистая песня: