Человек из красного дерева

– Нет, не всё. В кино супергерой всегда получает награду. Он совершает подвиг – и его хвалят. Ему кричат: “Спасибо, ты такой классный, ты всех спас, мы тебя любим!” Им восхищаются. Ему аплодируют. Супергерой ничего не делает бесплатно, он совершает подвиг – а взамен получает славу. А слава – это сладкое угощение. Люди питаются славой, и даже Бог ею питается. Но в обычном мире немножко по-другому. Я обратил к жизни двенадцать братьев и сестёр, в том числе – тебя. Но никто не сказал мне “спасибо”. (Дуняшка опустила глаза.) Мой друг – твой дядя Читарь – делал это вместе со мной, но ему тоже никто не аплодировал. Никто нам ни разу не крикнул: “О! Вы такие молодцы!”. Никакой награды, никакой славы. Ничего, ноль. Взамен мы получаем только то, что называется “моральное удовлетворение”. Мы даже гордиться собой не можем, потому что гордыня – это первый смертный грех и корень всех остальных грехов. И про нас кино не снимут. Мы просто делаем то, что умеем. Никто не знает, сколько сил мы потратили, сколько времени, сколько было всяких сомнений, переживаний, сколько раз мы всё теряли и начинали сначала, сколько раз переезжали с места на место. У меня был дом, теперь дома нет, надо ставить новый. Кому это интересно? Никому. Что в этом героического? Ничего.

Глаза Дуняшки загорелись.

– Это несправедливо, – сказала она.

– Да, – ответил я. – Справедливости на земле нет. Или – есть, но очень мало. Когда что-то делаешь – не нужно ждать награды, это глупо. У кого есть разум – тот ищет себе дело, находит его и делает, не думая о награде, не думая о справедливости; его дело и есть его награда. Твой дядя Читарь исходил всю землю, запомнил наизусть две тысячи книг. Всё это время его Бог хранил – вот его награда, другой нет. Это справедливо? Не знаю. Наверное, да. У меня не было дочери, теперь она есть, я её люблю, – вот моя награда! Ты красивая, сильная и талантливая, ты всё запоминаешь с первого раза, сама сказала. Другие девчонки смотрят на тебя и думают: “Эх, почему всё так несправедливо устроено, почему Дуняшка и умная, и быстрее всех бегает, и глаза у неё красивые, и волосы, почему ей всё досталось, всё, что только можно? Где справедливость?” – думают они. А представь, что ты нарушила тайну, пришла к ним и говоришь: девчонки, да, я красивая, но на самом деле я – деревянная, как Буратино, и должна об этом молчать, я живу в обмане, как кикимора в болоте, и всю жизнь буду так жить. Что они скажут? Ничего не скажут, потеряют дар речи. У справедливости два конца. То, что для одного награда, – для другого наказание. Не ищи справедливости, она сама тебя найдёт.

Дуняшка подумала и возразила:

– Не хочу жить в обмане. Это очень трудно. И неприятно.

– Надо терпеть, – сказал я. – Надо терпеть, ничего не поделаешь. Ты же обманываешь не по подлости души; ты выполняешь свой долг, тайна – не твоя, а общая, ты делаешь это ради своего народа, ради семьи, ради меня, ради дяди Читаря, ради деда Николая, ради тех, кто тебя любит. Ты привыкнешь; все привыкают. “Привычка свыше нам дана: замена счастию она”. Это Пушкин написал. Почитай его, тебе понравится. Это лучше, чем кино про супергероев.

Ливень ослаб, облака разошлись. В стёкла ударило солнце.

– Папа, – сказала Дуняшка, – ты не волнуйся. Я всё понимаю.

Подбежала и обняла меня. От неё шёл жар – настоящий, человеческий.

Я не понимал, кто она такая. Объяснения архиепископа Николая – о том, что она есть ребёнок, рождённый моим творческим усилием, – меня не удовлетворяли.

Я ловил себя на том, что боюсь её.

– Не потеряй ключи, – велел я. – И не балуйтесь ни с огнём, ни с водой. Не сожгите квартиру, не залейте соседей. Телефон держи при себе, и чтоб был включен. Я буду звонить трижды в день. Твоя задача – не создать мне проблем. Ты ребёнок, я – взрослый, у меня – свои проблемы, не подкидывай мне лишних проблем, пожалуйста.

2

Ночевал в Москве на вокзале, коротал время, уткнувшись в экранчик телефона, шарил по соцсетям, рассматривал фотографии картин Геры Ворошиловой, понимал: она такая же, как я: сосредоточена на созидании, принадлежит не себе – своему делу. Художник Ворошилова оказалась весьма плодовита для своих лет: создала десятки полотен, в том числе два автопортрета; оба, кстати, мне не понравились. Я видел её иначе. Она была молода и не всё про себя знала.

Впрочем, я мог ошибаться.

На первой утренней электричке поехал в Можайск.

“Каравелла” стояла у ворот базы, и на вид была в порядке. Ворота оказались заперты изнутри, пришлось долго стучать. Мне открыл Щепа. Я не ожидал его увидеть и замер, подозревая неладное.

– Наконец-то, – раздражённо сказал Щепа. – Одного тебя ждём.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– То же, что и ты, – ответил Щепа. – Позвали.

Если это засада, сломаю его первого, подумал я и вошёл.

Сначала увидел джип Щепы, в закрытом помещении казавшийся громадным, как танк.

Под потолком громко ворковал и хлопал крыльями голубь.

Затем из полумрака появился Читарь – шёл с трудом, подволакивая ногу, опираясь на трость, сильно перекосившись на бок. Улыбался радостно и виновато.