Человек из Назарета

Здесь, полагаю, возникает вопрос, на который я должен ответить, если мне позволено будет прервать этот пасторальный коллоквиум, — впрочем, его содержание, согласитесь, не из самых захватывающих. Как может быть, чтобы трое несведущих в астрономии пастухов сумели разглядеть новую звезду, когда, со всей очевидностью, из всех людей ее могли наблюдать только три царя-астролога — и то благодаря постоянным и специальным наблюдениям? Ответ, думаю, в том, что эти пастухи имели обыкновение каждую ночь смотреть на один определенный сегмент небосвода, только на него и ни на какой другой, — вот такая консервативная привычка. А это был тот самый сегмент, на фоне которого торчала труба гостиницы. Пастухи, хотя и не сознавали этого, привыкли к определенному расположению звезд вокруг трубы, и их глаза рано или поздно четко и безошибочно отметили бы новоявленную звезду. Добавьте к этому — пусть даже такое допущение отдает фантазией, — что звезды представляются им неким стадом на небесном поле и что пастухи обладают унаследованной от предков способностью замечать численные изменения в своих шерстистых созвездиях, — и у вас появится достаточно оснований, чтобы поверить: да, пастухи вполне могли бы заметить пророческую звезду, если бы она появилась над трубой гостиницы. А она взошла как раз над трубой.

Авель сказал:

— Звезда слишком большая. — И тут же воскликнул: — Легок дьявол на помине! Смотрите-ка, это он сам, подлый старый ублюдок!

Чуть раньше он заметил, как кто-то, пока еще на некотором отдалении, шел через поле в их сторону.

— Нет, — возразил Енох, — не его походка. По виду — кто-то чужой. Как насчет того, чтобы надавать ему по шеям? Знаете, такой старый добрый шалом. Слишком уж много мамон[47] понаехало. И в городе полным-полно чужих.

Однако незнакомец, несмотря на свою неторопливую походку и значительное до них расстояние, оказался рядом быстрее, чем они ожидали. Это был Гавриил в обличье простого смертного — жизнерадостный, в белом плаще. Усаживаясь рядом с пастухами, он сказал:

— Прекрасная звездная ночь.

— Мы как раз об этом говорили, — осторожно ответил Авель. — А вон та звезда будто лежит сверху на «Винограде».

— На винограде?

— «Виноградная гроздь». Так называется здешний постоялый двор, но ты, видно, пришлый и этого не знаешь.

Адам с интересом разглядывал жизнерадостное гладкое мальчишеское лицо, крепкую шею и широкие плечи незнакомца. «Не хотел бы я встретиться с этим верзилой один на один», — подумал он и спросил:

— Ты издалека?

— Это зависит от того, что ты понимаешь под словом «издалека»,

 — ответил Гавриил. — На расстояния можно смотреть по-разному. — Затем, внимательно окинув всех взглядом, спросил: — А что вы за люди?

— Ничего себе вопросик! Как прикажешь его понимать? — спросил Енох несколько язвительно. — Сам видишь, кто мы такие — пастухи. А эти вон, которые с шерстью, если пнуть их под зад, говорят «бе-е-е». Называются — овцы. Может, слыхал про таких?

— Ну, раз уж пошли вопросы, — вмешался Адам, — тогда ты и отвечай, что ты за человек.

— Вопрос будет потруднее, чем мой, — весело сказал Гавриил. — Называйте меня, ну, например, вестником. Aggelos[48], если понимаете по-гречески.

— Греки? — переспросил Авель. — Ни капли не верю этим ублюдкам. Моя сестра связалась однажды с одним греком.

— Ты, судя по одежде, важная птица, — заметил Енох. — Что это за шерсть такая? Авель, пощупай-ка его плащ.

— Пастухи… — произнес Гавриил. — Говорят, Израиль — это стадо без пастыря, которое разбрелось. Как вы считаете?

— Ты ведь не римлянин, правда? — спросил Енох с великим подозрением.

— Нет, не римлянин. Я один из вас. В некотором роде. А если бы я объяснил вам значение этой звезды… если бы я сказал вам, что этой ночью рождается тот самый пастырь, как бы вы на это посмотрели?

— Значит, вестник, говоришь? — снова заговорил Адам. — А какое у вестников может быть дело к таким, как мы?

— И что у тебя за весть? — добавил Енох.

Тут Гавриил почувствовал какую-то тянущую боль в своем несуществующем животе — он ведь был не более чем видением — и понял, что сам в этот момент получает весть. Гавриил улыбнулся и передал ее пастухам.

Недалеко от этого места весть из плоти и крови уже проталкивалась, спеша появиться на свет, а светом для нее был хлев с ослом и быком, которого Иосиф с рассеянным видом, подчиняясь некоему ритму, ритму, ритму, теребил за уши. Там же толстая Анастасия, благослови ее Господь, делала свою работу, успокаивающе приговаривая:

— Легче, легче, любовь моя. Держись покрепче за этот лоскут. Ну давай, скоро все закончится. — И резко — Иосифу: — Эй, ты! Заварил все это, и дело с концом? Что стоишь как вкопанный? От безделья маешься? Давай чистую воду. Чистую! Вон ведро, колодец сразу за той рябиной. Ну давай же, шагай!

Иосиф зашагал.

Пастухи слушали Гавриила, раскрыв рты.

— Вы будете первыми. Первыми, понимаете? У вас будет что рассказать своим внукам.

— Я не женюсь, — сказал Енох. — Так уж я решил. И внуков у меня не будет.

— Вы скажете им, что были первыми, кто узнал, — продолжал Гавриил.