Человек из преисподней. Дом

Умирали, спрашиваешь? Умирали. Вечером спать ляжешь – из коридора кричит. Знаешь, как от голода кричат? Безнадежно, монотонно, на одной ноте… Долго, порой и всю ночь. И с каждым часом все тише, и тише, и тише… Утром выходим с матерью за водой – а он под дверью лежит. Неживой, конешно. Шел, упал, сил подняться нет, ползти – тоже. А выйти к нему никто и не вышел – сами такие же. День лежит, смотрит в потолок глазами мертвыми. Вечером придут солдаты, берут его в Отработку волочь. Четверо их – так они сами от голода шатаются. Унесут кой как. Все, прощай, человек. Кто просто тихо умирал; кто пытался своих же грабить, но потом умирал – сам ли, или солдаты помогали; кто охотился с ножом или арматуриной в пустых коридорах и после людей ел – и умирал в петле; кто до последнего на Периметре стоял – и потом все равно умирал, там же, на посту. Обныкновенно это стало. Обычно. Утром выползешь в коридор – а отсек напротив нараспашку. Выносят. Завтра – сосед справа. Послезавтра – через пять дверей или в конце коридора. У кого мать, у кого отец. Сын ли, дочь… Так три тыщи и перетаскали…

А раз собрались кто поотчаяннее, кому совсем уж край – и на ферму! Ферма тогда одна была, да не в Галерее, а на третьем уровне, где Убежище теперь. И давай штурмовать! Свиней-то раз-два и обчелся – так нет… Голод не тетка. Солдаты тогда сотни три народа положили. Прям с пулеметов резали толпу. Кровищи – море! А не пустили. Иначе, может, и не выжил никто, если б свинюш растерзали… Но и тоже, вишь, на пользу получилось. Всех, кого порезали, – на корм свиням. А как ты хотел?.. Все в дело сгодится.

И ведь сами – сами-то они держались, из вояк, кто свиней стерег! Иные бы плюнули да пожрали все – а эти нет. Берегли… Счет вели скрупулёзно и как прибыток – сразу на всех делили. Говорят, кто и сам там же умирал, а животину ни-ни, не ели…

Щенок у меня был… Щас уж и не помню, откуда тут появился – память-то отшибло начисто, и не токмо у меня. Картинки смутные – да, мелькают, а так штоб с понятием – этого нет… Тошшой! Сущий шкилет. Я его гладить – а он мне пальцы грызет с голодухи… Челюстишка-то слабая еще, куда ему, даже не царапнет… ан нет. Мурзится, взвизгивает – а не отпускает!.. Хотела мать его сварить – да я не дал. И от коридорных призраков прятал… Из своей доли ему уделял, подкармливал, как мог…