Человек из Преисподней. Крысы Гексагона

В ответ только молчание и скрип зубов. То, что и нужно капо, то, чего они все так ждут от крысюков. С этим разобрались, пора переходить к следующему.

– А кто тут давеча пернул ртом про наши гланды? – капо-два, оглядывая отряд, ждет стукача. Мы молчим, но капо не расстраивается – он и так знает, кто ляпнул. – А кто тут обозначил нас трупоедами? Эс-два-девяносто-девять! За трупоедов присуждаем тебе…

Обычная палка – гладкая, блестящая резиной, шлепает по ладони. Влажно и многообещающе. Клешня у капо-два огромная, если растопырит пальцы и положит на голову – может и череп сломать.

– …присуждаем тебе… – тянет он – и с мерзкой улыбочкой заканчивает: – Чистку сортиров после оправки отряда. Доволен, сучка?.. Ты новенький, пока не знаешь порядков – и на первый раз прощаешься. Но запомни, тварь… – капо делает шаг и через шеренгу смотрит на бледного новичка, – не стоит тебе играться с этим словом…

Все как обычно, все по их распорядку. Одному – валяться, опущенному, уничтоженному, скрипеть зубами от боли. Второму, залупнувшемуся, – пара часов в дерьме. А может, и больше, это уж как пойдет. Дизраствор, шланг, жесткая щетка на длинной ручке вычистят что угодно. Нужно только приложить усилие.

Но сказать по правде – я удивлен. Очень удивлен. Новичок легко отделался. Пока новичок и не знает наших порядков – ведь назвать любого из нас трупоедом – а тем более капо! – это все равно что назвать бугра пидором. Или опущеным, поднарным. Оскорбление, которое только кровью смывается. Да, мы крысы, а крысы порой жрут и трупы… но все же, балансируя на тонкой грани, мы не переступаем черту. Мы едим сою, белок, выращенный на компосте, который производится в том числе из трупов… и, может быть, именно потому каждый крысюк столь чувствителен к этому прозванию. Назови крысюка трупоедом – и ночью получишь пику в бок. Если, конечно, этот крысюк не бесправный опущенный, которому срать на себя.

– На телесный осмотр – становись! Робу долой! Предъявите свои тощие жопы!

Телесный осмотр каждое утро. Кому как не машинам понимать в эффективном функционировании? Только здоровый механизм может работать с максимальной эффективностью – и только целое, здоровое человеческое тело может пахать с максимальной отдачей. Поврежден – в утиль. Сломался – в утиль. В Морильню и на компост.

– Первая шеренга – десять шагов вперед! Вторая – пять! Третья – на месте! Шагу-у-ум... арш!

Я – бугор, и место мое в середине строя. Нахера лезть в первые и мозолить глаза?.. Но телесного осмотра не избежать – каждая крыса должна быть изучена внимательно и даже придирчиво. И я стою, чувствуя за спиной затянутую в черное тушу капо.

В Гексагоне быстро привыкаешь видеть затылком. Воздух – вот наш друг и союзник. Запахи, легкое движение, звуки… От капо всегда пахнет чем-то жирным, нередко воняет самогоном и тушняком – а еще от них пахнет чистотой: душевые у них каждый день. И если капо хочет ударить – движение может выдать его. Это въедается в подкорку. Чуть скрипнет рукоять палки, тихо повторит звук подошва на развороте, едва уловимо хакнет он, замахиваясь. На затылке нет глаз – просто есть чуйка и опыт.

То же и машина. Когда рядом стоит КШР – он может стронуться с места неожиданно. Оказался у него на пути – калека: полтонны стали, встречаясь с плотью, редко оставляют шансы уцелеть. А калека у нас – тот же труп. И ты должен успеть убраться. Успеешь – выживешь.

– Сортир, дегенераты! – орет капо-два. – Пять минут! Время пошло!

Телесный осмотр окончен – и мы наконец стартуем в сортир.

Если через пять минут не вытрешь задницу – побежишь дальше как придется. И мы старемся. Мы торопимся. Сральники есть и в камерах – но там они не работают. Там они только для воспитания. И ночные выводы не положены – они как… как три выходных подряд. Случаются пару раз в жизни. Мера поощрения. И потому у дырок в полу сейчас толпа – пять минут на всё про всё, и крысы пытаются успеть.

Самые глупые лезут умываться – размазать по роже воду с едким запахом хлорки. Чуть поумнее – мчат к очкам. Надеются потом вернуться к длинному корыту, наваренному к трубам в районе паха, к ржавым соскам кранов и ополоснуть морду водой. Умные же – ну и самые охеревшие само собой, такие как Смола, Пан, Желтый и Лис – это я, собственной персоной – делают все одновременно. Тут главное точно встать на приподнятый кусок пола – и дело пойдет на лад. Одной рукой держишь и правишь струю, другой умываешься. Струя бьет в пол, течет по полу и ногам стоящих рядом, уходит по наклону в черную дыру слива, забранную ржавой решеткой. Номера косятся – но молчат. Себе дороже.

Как-то старый Гриб – сорокалетний доходяга, беззубый и кривой в спине – что-то вякнул о совести. Мне было накласть, Смола где-то раздобыл полоску лезвия от бритвы и срезал мозоли на ногах, Желтый, умываясь, фыркал, как бегемот, и не слышал… Разнести старику хрюльник выпало Пану. Вышиб ему передние зубы, три таких себе целых еще пенька. Совесть? Хрыч точно выжил из ума. Что такое совесть, старый ты хер?..