Человек из стали. Иосиф Джугашвили

– Зря не думал. Ты мне напомнил знаменитого трагика Месхишвили, – заключил Сталин и посмотрел в мою сторону.[101]

Действительно, размышлял я, повстречался бы мне Спартак намного раньше, обязательно пригласил бы его в мою студию, в театр Руставели. Может быть, работай он в моём театре, не стояло бы на его творческом пути столько препонов. Хотя, не только в кинематографе, но и в театрах хватает интриганов. Обострённая нервная система Спартака могла бы не устоять.

Отогнав эти грустные мысли, я обратился к Сталину:

– Вам нравится Месхишвили. Многие, и я в том числе, высоко ценят его мастерство. Однако есть театроведы, которые считают его неврастеником, а не трагиком.

– Почему – неврастеник? Я видел его Уриэля Акосту, Левана Химшиашвили, Гамлета. Играл он блестяще. Стоит ли прислушиваться ко всем театроведам подряд. Есть всезнайки, которые часто пользуются искусственными схемами, руководствуются личными симпатиями при оценке творчества.

Сталин без всякого перехода внезапно вернулся к разговору о Багашвили:

– А что, нельзя ли поручить Спартаку сыграть в вашем театре Отелло?

Боже мой, подумал я, и зачем только Хорава уехал. Сам бы услышал о предложении, исходящем от самого Сталина. Я ведь не при чём. А то услышит с чужих слов, как бы точно не были они пересказаны, и на меня всё равно обидится. (Намёк на вышеупомянутые интриги, которые, увы, характерны для театральной жизни во все времена. – В.Г.) А вслух сказал: «Отчего же не сыграть. Правда, у нас роль Отелло исполняет известный этой ролью на всю страну Акакий Хорава».

– Знаю, знаю, кто играет Отелло, – подтвердил Сталин. Но продолжал настаивать. – Всё же Спартак Багашвили – это нечто другое. Говоря вашими же, профессионалов, словами, почему бы не попробовать другую трактовку образа?

Я не возражал: «Вы правы. В театре вполне допустима разная интерпретация одной роли. Видимо, следует поддержать предложение».

– Вот и поддержите, – коротко резюмировал Сталин, и я согласно кивнул головой.

Сталин поднял свою миниатюрную рюмку и выпил за здоровье и творческие успехи С.Багашвили. Само собой, все единодушно пожелали Спартаку того же. А Сталин продолжал, глядя на Спартака:

– Тебе, дорогой, отпуск необходим. Признайся, сколько лет не отдыхал?

– Не знаю, батоно. Специального отдыха у меня вообще не было.

– Так не годится. Выбери здесь, в Сочи, дачу, пригласи кого пожелаешь и на какое-то время отвлекись от всех своих дел.

– Нет, не могу, мне работать надо. Время не терпит. Уже утверждён сценарий «Колыбели поэта». (Эта картина о классике грузинской словесности – Акакии Церетели будет снята в 1947 г. учеником Сергея Эйзенштейна режиссёром К.К.Пипинашвили. – В.Г.)

– Никуда «Колыбель» не убежит, а вот здоровье надо беречь. Хотя бы для той же работы. После отдыха легче будет покачать «Колыбель»…

Спартак упорно стоял на своём. Мы даже забеспокоились. Всем стало неловко от его упрямства. Однако Сталин был мастер уговаривать даже строптивых актёров. Он подошёл к Спартаку, ласково оглядел его и медленно, почти по слогам молвил:

– Пойми, отдых необходим для более полной отдачи, полной реализации твоих возможностей, твоего таланта.

Спартак потупил взор и в знак согласия ответил кивком.

Эпизод с чуткостью вождя произвёл сильное впечатление. Оказывается, Сталин не просто слушал и наслаждался монологом артиста. Он внимательно следил за ним, анализировал его поведение, речь, точно оценил его душевное и физическое состояние и проявил своевременную заботу.

Я решился поделиться со Сталиным своим, давно лелеемым желанием.

– Товарищ Сталин, мечта нашего коллектива – показать Вам хоть одну нашу постановку. Когда в 1930 году мы были на гастролях в Москве, то Вы увидели лишь два последних акта пьесы «Ламара»…

– Я никогда никуда не ездил, чтобы посмотреть спектакль. Ехать из-за этого в Грузию…

– Нет, нет, – осмелился я перебить его, так как понял, что он подумал, будто мы приглашаем его в Тбилиси. – Мы просим Вас посодействовать организации гастролей нашей труппы в Москве.

– Ах, в Москве… Разумеется, надо организовать и тогда я обязательно посмотрю ваши постановки.

Вскоре разговор перешёл на проблемы грузинского литературного языка.