Человек из тени

Я вижу сон. Странный, не связанный с другими. Сон — реальное воспоминание.

— Душа как алмаз…

Так однажды в приступе гнева сказал мне Мэтт. Я занималась делом, которое заполняло все мое время в течение трех или четырех месяцев. Я почти не виделась с Мэттом и Алексой. Первые три месяца он терпел, помогал, ничего не говорил. Но однажды ночью я, вернувшись домой, застала его сидящим в темноте.

— Так дальше не может продолжаться, — сказал он.

Я расслышала злость в его голосе и онемела. Мне-то казалось, что все в порядке. Но с Мэттом всегда было так. Он стоически выдерживал то, что его беспокоило, но в конце концов взрывался. Когда такое случалось, я терялась, потому что переход от намеков на шторм к настоящему урагану был стремительным.

— О чем ты говоришь?

Его голос задрожал от гнева.

— О чем я говорю? Господи, Смоуки! Я говорю о том, что тебя никогда не бывает дома. Ладно, один месяц. Пусть два — плохо, но можно вытерпеть. Но три месяца — это никуда не годится, черт побери. Я сыт по горло! Тебя никогда нет, а если ты здесь, то не общаешься ни со мной, ни с Алексой, ты раздражена, ты огрызаешься. Вот о чем я говорю.

Мне всегда трудно было справиться с прямым нападением. Я приписывала это ирландской лени, хотя, по правде, моя мать была эталоном терпения. Нет, это моя собственная черта. Загоните меня в угол, и все понятия о правильном и неправильном вылетят у меня из головы. У меня появится лишь одна цель — выбраться из этого угла, и ради этого я не побрезгую грязными приемами. У Мэтта был свой недостаток: он накапливал гнев. И это плохо сочеталось с моим недостатком: нападать без раздумья или мысли о последствиях, если прижать меня к стене. Это несоответствие было одним из недостатков нашего брака. Я до сих пор тоскую по нему.

Мэтт загнал меня в тупик, и я ответила так, как делала всегда, когда не видела выхода: я нанесла удар много ниже пояса.

— Полагаю, я должна сказать родителям этих маленьких девочек, что у меня нет времени ловить парня, который их убил, да? Вот что я тебе скажу, Мэтт. Я начну работать с девяти до пяти. Но я заставлю тебя смотреть на фотографии следующей убитой девочки и разговаривать с ее родителями.

Слова были холодными, жестокими и ужасно несправедливыми. «Но такова жестокость того, чем я занимаюсь», — подумала я, в бешенстве от того, что он этого не понимает. Если я буду сидеть дома с семьей, убийца сможет спокойно творить свое черное дело. Если я посвящу все свое время преследованию убийцы, я заброшу семью, обижу близких. Приходится постоянно балансировать, как бы тяжело ни приходилось. Мэтт густо покраснел и пробормотал:

— А пошла ты, Смоуки. — Он покачал головой. — У тебя душа как алмаз.

— Что ты хочешь этим сказать, черт побери? — возмутилась я.

Он скорчил гримасу.

— Я хочу сказать, что у тебя прекрасная душа, Смоуки. Прекрасная, как алмаз. И такая же твердая и холодная.

Эти слова были настолько обидными, что весь мой гнев улетучился. Мэтту жесткость была несвойственна. Она всегда была моей прерогативой, и почувствовать ее на своей шкуре было непривычно. И еще: где-то в глубине души шевелилось сомнение, страх, что, возможно — только возможно, — он прав. Я помню, таращилась тогда на него с отвисшей челюстью. Он тоже смотрел на меня, и на его лице проступали слабые признаки стыда.

— Пошло оно все, — сказал он и затопал по лестнице наверх, оставив меня в темной гостиной.

Разумеется, мы помирились. Пережили тот период. Для того и нужна любовь. Любовь — это не романтика и страсть. Это прежде всего умение прощать. Это когда вы принимаете абсолютно все в другом человеке, все хорошее и плохое, а этот человек все принимает в вас, и вы знаете, что хотите разделить с этим человеком свою жизнь. Знать худшее о другом человеке и все равно любить его всей душой. И знать, что этот человек разделяет ваши чувства.

Это ощущение безопасности и силы. И коль скоро вы этого добились, романтика и страсть не ослепляют. Ваше чувство неуязвимо и вечно.

Вечно в том смысле, что до вашей смерти.

Я не проснулась после этого сна с криком. Просто проснулась. Почувствовала слезы на щеках. Я дала им высохнуть, прислушиваясь к собственному дыханию. Затем снова заснула.

36

— Ты так и не был дома, верно? — спрашиваю я у Лео.

Он смотрит на меня красными глазами и что-то бормочет.

— Сам виноват. Слушайте, — обращаюсь я к присутствующим. — Келли и Алан будут со мной на парковочной стоянке. Лео и Джеймс, я хочу, чтобы вы продолжали делать то, что делали.

В ответ они кивают.

— Пошли.

Сапер показывает свою бляху. Его зовут Регги Гантц. Ему под тридцать. У него скучающий вид и твердый взгляд.

— Специальный агент Барретт. Покажите, чем располагаете.

Он ведет меня к армейскому фургону и открывает его. Вынимает оттуда лэптоп и нечто похожее на большую кинокамеру.