Человек, который плакал от смеха

Лора Саломе, выпускница Сьянс По[5] (как и я, но закончила позже), наверняка говорит себе: «Сидела бы дома с малышами, вместо того чтобы портить себе жизнь с этими олухами!» Она перебивает меня:

— Надеетесь продержаться на этом три минуты? Я чувствую, как мой лоб покрывается испариной. Возникла проблема, и все это видят — кроме меня. Я уверен в собственной гениальности.

— По-моему, все просто отлично. Доминик прочел кучу газет, чтобы избавить нас от лишних трудов…

— Так и есть, — подхватывает ведущий тусклым голосом.

Натан Дешардон начинает ерзать. Он абсолютно бесчеловечен. Столь важное кресло не доверят напыщенному гуманисту. Лично меня его холодность восхищает. Он при любых обстоятельствах контролирует свои эмоции — так было, когда он курировал социальные проекты в Libération[6]. Натан не поддается нажиму, прессовать его — себя не любить, а главное, он такой же в повседневной жизни: доброго слова не скажет, внимания не проявит. Натан всегда на страже. Натан — бульдозер. Натан — потерянное звено между человечеством и машиной. Когда Натан Дешардон оставит свой пост (если это случится, что не факт) и управление «Утром» доверят алгоритмам[7], слушатели не заметят разницы.

Я не сдаюсь.

— Натан, Лора, передача почти закончилась — к счастью для вас, интервью задались…

— Но тревога не отступает… даже теперь, — вздыхает Натан.

— Мы боимся за вас и — главное — за слушателей, — поддерживает его Лора.

— И за аудиторию следующей передачи тоже, — поддает жару Антонен.

Через десять минут к нему на интервью придет рэперша, хмурящая брови на обложке «Телерамы». Фамилии не помню…

— Началась паника, — констатирует Натан.

— Они уже на Culture Publique и не собираются слушать Тарпенака! — восклицает Лора. Ее заботит одно: остаться лидером этого временного слота, причем любой ценой.

Я пытаюсь выстоять под шквальным огнем.

— Не поддавайтесь стрессу, дорогая! Вы ведь собираетесь лечь спать, да?

— Нет, у нас назначены другие встречи, — отвечает Лора.

Я хорошо понимаю опасность момента, все в студии осознают, что ситуация окончательно вышла из-под контроля. Это щекочет нервы и одновременно пугает, у меня горят виски́, по спине пробегает ледяная дрожь, каждая секунда превращается в вечность. Ничего подобного никогда не происходит в таком месте, как это. Может, мы все тут нашли способ остановить время? Или я всего лишь бездельник, задавшийся целью испортить триумф передачи, идущей в прямом эфире?

— Medellin — как картель? — спрашивает Доминик. — А там снабжают… э-э…?

— Странно, — говорю я, — над входом было написано «У Пабло».

— О нет! — вскрикивает Лора.

Редко кто поет хвалу «колумбийцу»[8], когда у приемников сидит столько слушателей. Я кажусь себе разрушителем снов, а на самом деле меня засасывают зыбучие пески школярской импровизации.

— Значит, работать остаются только Сильвия и Антонен… Во сколько вы сегодня проснулись?

— В пять-полшестого, — устало бросает Антонен.

— А Сильвия?

— Без четверти шесть.

— Ну, поскольку обозрения у меня не было, я нашел статью в серьезной газете Le Figaro Madame. Очень серьезная газета.

— О да! — подает реплику Натан, педалируя иронию.

— …ну так вот, я проглядел статью в такси. Называется она «Реванш сов», а написала ее Валери де Сен-Пьер. В тексте есть цитата из одной работы Лондонской школы экономики: «…ночные птицы умнее зябликов».

— Сильное заявление, ничего не скажешь… — откликается уязвленный Натан — он лет пять не был в ночном клубе.

Я продолжаю страдать с высокомерным отчаянием, и в моем расстройстве есть нечто сладостное, как во всех отринутых великих прожектах.

— В другом исследовании, Чикагского университета, утверждается, что «совы» более дерзки, готовы рисковать, а «жаворонки» психоригидны.

— Ну, спасибо… — бурчит Антонен.

Я ухитрился обидеть всех, хотя совсем этого не хотел, а лишь пытался поставить опыт: привнести лакуны, естественность, живость в налаженный ход утренней юмористики. Я хотел доказать, что можно отрешиться от вечного обозрения, прочитанного на всех парах, но результат вышел прямо противоположный. Не исключено, что, цитируя научные опусы о достоинствах «сов» и недостатках «жаворонков», я неосознанно пытался оправдать свои лунатизм и праздность… поскольку вокруг меня собрались одни трудяги-«жаворонки», которым осточертели поучения гуляки. Миллионам французов, вставшим на заре, чтобы послушать измышления лентяя, это наверняка тоже остоеденило.

— Закончим на этом? — спрашивает Натан.

— Как!!! Вам не интересно?! — Я изображаю удивление, и он целых девяносто секунд уничтожает меня взглядом.

— Ну…

— Простите, дорогие слушатели! — молит Лора.

— Это было последнее обозрение Октава Паранго! — кричит Натан, вызвав общий смех.

Взгляд у него такой же «нежный», как у моей дочери, когда она солит слизня.

Кажется, меня засасывает в черную дыру.