Человек может

Дверь без стука открылась, и на пороге показался Яков Семенович, старик, с которым Павел когда-то начинал свою работу у мебельного магазина.

— Еле нашел, — сказал он. — Здравствуй.

Яков Семенович принес четвертинку и завернутую в бумагу жареную печенку.

Павел, зная, как легко пьянеет старик, пить отказался.

— Ну хоть по маленькой! А я только понюхаю.

Он плеснул себе водки на самое дно стакана и выпил ее маленькими глотками. Глаза у него сразу посоловели.

— Нет заработка, — пожаловался он Павлу.

Яков Семенович хотел, чтобы Павел взял его в свою бригаду.

— Да мы ведь сейчас на строительстве работаем, в штате, — возразил Павел. — Тяжело вам будет. Вовремя приходи, вовремя уходи…

— Все равно, — упрямо твердил свое старик.

— А для чего вам работать? — спросил Павел. — Да еще — такелажником. Годы уже… пенсию получаете…

Яков Семенович помолчал, пожевал губами.

— Семья, — сказал он. — Для семьи.

И старик неторопливо, улыбаясь какой-то отсутствующей, мечтательной улыбкой, стал рассказывать о своей семье. У него были только жена и дочка. Дочка — красавица, на пианино играет, на киностудии работает. Жена — на машинке шьет. Дома — всего вдоволь. Но главное — хорошее отношение. Он, Яков Семенович, еще когда женился, все хорошо продумал. Распланировал, как дальше жить. Прежде всего — по мелочам не ссориться. Всеми делами — что купить, куда пойти — управляет жена. Он никогда не спорит. Но уж если он сказал слово — и жена и дочка знают, что это — кончено. Нужно было только с самого начала сделать, чтобы это слово было правильным. Но уж зато дома никаких споров, никаких раздоров.

В каждой семье кто-то должен быть главным — жена или муж. В их семье главный — муж. Его авторитет непререкаем. Но он никогда им не злоупотребляет. Взять хоть дочку. Красавица. На пианино играет. За ней многие ухаживают. Он понимает — любовь и все такое… Но дочка знает, — замуж она выйдет только за человека, которого одобрит отец. Он прошел жизнь, он разбирается в людях, он не допустит несчастного замужества. И она это понимает и верит ему.

Главное в семье — чтобы все уважали друг друга, верили друг другу, не сомневались один в другом, не ссорились. У него — такая семья. У него нет нужды работать. Им хорошо живется и так. Но все-таки, когда подзаработаешь, принесешь дочке отрез на платье, или духи, или коробку конфет, или возьмешь билеты в театр и пойдешь всей семьей… Очень приятно, когда жена и дочка порадуются. Да и вообще лишняя сотня в семье никогда не помешает.

Павел слушал старика со смешанным чувством удивления и радости за него. Он никогда не предполагал, что Яков Семенович, да и кто бы то ни был, мог так разумно, так правильно и хорошо организовать жизнь в семье. Для такой семьи действительно стоит работать, — думал он.

Он договорился с Яковом Семеновичем, что тот завтра придет на стройку, а Павел поможет ему оформиться в бригаду.

Старик с трудом, нетвердо ступая, пошел к двери.

— Нельзя мне пить, — сказал он. — Даже нюхать нельзя. Слишком много было выпито, когда по морям ходил. В Голландии — джин, в Британии — портер, в Америке — виски, под Южным Крестом — ром. Плохо мне, Павлуша… Плохо мне, Павлуша. Тоска у меня…

Павел больше чем на час опоздал к Софье. Не мог же он так спровадить старика. Теперь он очень спешил. В лифт он не сел, а быстро прошмыгнул мимо лифтерши и — вверх по лестнице, через три ступеньки, чтобы не встретиться с кем-нибудь из Вязмитиных. Особенно с Марьей Андреевной.

Фр, фр, фр — поскрипывали на ступеньках его новые ботинки.

— Что же это ты так опоздал? — недовольно спросила его Софья. — Скоро придет Олег Христофорович.

— Так получилось, — ответил Павел. — Не мог раньше. — Ему не слишком хотелось встречаться с мужем Софьи. — Тогда я пойду…

— Зачем же? Он пообедает и уйдет. — Софья прищурилась так, что ее длинные ресницы сомкнулись, и презрительно сложила свежие губы: — На совещание.

Незадолго до прихода Павла она мыла голову. Волосы еще были чуть влажные.

— Соскучилась, — сказала она, прижимаясь к Павлу, часто и горячо дыша у его груди.

Павел собирался ответить, но так и не сказал ничего, а только успокаивающе погладил ее по голове.

С испугом он вдруг увидел, как под его рукой седеют волосы Софьи. Что это? — подумал он.

— Что это? — вырвалось у него.

— О чем ты? — спросила Софья.

— Да нет, я ничего.

Очевидно, это я их раздвинул, а у нее вся седина спрятана, — подумал Павел. — Не может же быть…

Софья отошла от него, стала по другую сторону стола. В передней щелкнул замок. Олег Христофорович рассеянно поздоровался с Павлом, так, словно прошло несколько часов, как расстался с ним. Затем поморщился и, как бы извиняясь за гримасу, поднес ко лбу руку и пожаловался на сильную головную боль.

Павел стал выражать сочувствие, преувеличенно и неестественно, сам стыдясь этого. Между прочим, он сказал, что у него ни разу в жизни не болела голова.

— У дятла тоже никогда не болит голова, — потирая виски, серьезно сказал Олег Христофорович.

— Почему? — глупо спросил Павел.

— Не знаю. Очевидно, такая крепкая голова. Ведь как долбит деревья.