Человек-Олень

— Тасжан-ага, я сейчас собираюсь сделать вам одно предложение, которому никто не поверит. Но вы верьте, не удивляйтесь и не пугайтесь… Я выхожу за вас замуж. Вода брачных уз готова. Перед рассветом вы уйдете отсюда, а я останусь. Может быть, пойду на поиски бесследно исчезнувших родителей, а вы не вмешивайтесь в это. Я прошу вас и умоляю, верьте от чистого сердца в наш брак, так же как и я верю в него. Пусть наши помыслы будут чисты… А потом не думайте обо мне, забудьте обо всем этом, не хвастайтесь никому. Если в вашем сердце осталось хоть чуточку места, сохраните там мой облик, и этого будет достаточно.

«Наверное, я вижу сон, — подумал Тасжан. — Такое не может быть наяву. Однако надо соглашаться со всеми ее желаниями. Ведь я сам искал этот призрак».

— Придите в себя и подойдите ко мне, — сказала Акбота. — Выпьем брачную воду и станем супругами. — Она отпила из чаши и протянула ее Тасжану со словами: — И на этом, и на том свете я ваша верная супруга. Поцелуйте меня в оба глаза, затем в лоб.

Жигит выпил воду и беспрекословно исполнил желание девушки: он поцеловал лицо Акботы, которое было холодное словно камень. После этого она сказала:

— Я счастлива, внутри у меня словно солнышко появилось и согрело. А теперь я сыграю вам кюй, который сочинила сама. Он называется «Осиротевший верблюжонок».

Акбота взяла домбру и начала кюй, которого Тасжан никогда не слышал. Печальный мотив, своеобразная игра произвели на Тасжана глубокое впечатление, все кости заныли, его охватила тоска. Кюй как будто рассказывал о путешествии, которое совершает человек, постоянно находясь между жизнью и смертью. В нем слышался и плач осиротевшего верблюжонка, который бродит по берегу моря, не зная, куда податься; в нем было и горе девушки, которая с тоской ждет своих родителей; и заупокойная одинокого человека, которая совершается им над самим собой, когда уже потеряны всякие надежды в этом обманчивом мире на рукопожатие теплой дружеской руки…

Струна домбры с громким звуком лопнула — ее нарочно оборвала Акбота.

— Вы стали моим первым и последним супругом, — сказала она. — Но я не могу пойти дальше духовной близости. Давайте ляжем рядом.

Тасжан плакал. Он продолжал стоять, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Акбота со звоном снимала свои украшения, одежду… Опять прозвучал ее негромкий голос:

— Я остаюсь для вас духовной супругой. Я бы, конечно, отдала вам и свое тело. Но что поделаешь, судьба не хочет этого.

На деревянной кровати неподвижно лежали жигит и девушка. Их ничто не разделяло, но в то же время между ними как будто была воздвигнута невидимая стена, и ни она, ни он не могли преодолеть ее, не смели.

— Тасжан-ага, вы плачете?

— Что поделаешь…

Действительно, Тасжан плакал, как ребенок, уткнувшись лицом в плечо Акботы. Такое редко бывает с человеком, но бывает. Только дети, незаслуженно обиженные, так безутешно рыдают перед матерью, изливая в слезах свое горе…

— Заря уже занялась, — сказала Акбота. — Вам пора возвращаться. Это говорю я, Акбота, ваша супруга, богом данная вам. Знаю, что вы не забудете меня, но постарайтесь меньше обо мне думать. Но вспомните, когда начнете проектировать новый город. Идите вперед и не оглядывайтесь назад. А я буду молиться за вас в обоих мирах. Поцелуйте же меня в последний раз, попрощаемся…

Тасжан вернулся в гостиницу, оставив неказистый домик и его хозяйку с чувством непонятной вины и полного своего бессилия перед судьбой. Так до утра и не сомкнул глаз, дожидаясь восхода солнца.

Когда вышел на балкон и бросил взгляд в сторону моря, ему показалось, что по золотистой солнечной дорожке, протянувшейся по морю от взошедшего солнца, спокойно шагает Акбота, ведя за собой верблюжонка, идет, звеня подвесками для волос, отправилась в свое вечное скитание. Тасжан невольно вспомнил ее вчерашние слова: «Ага, город, построенный вами, гонится за мной по бескрайней степи Мангыстау. Но он испугался моря и окаменел. Дома окаменели на берегу, будто чудища, созданные из камня и кирпича».

Акбота спокойно удаляется по морю со своим верблюжонком, а оно приветливо плещется в берегах, словно радуется счастливому возвращению своей дочери…

А через три месяца он с товарищами сдавал проект нового города.

Перевод А. Кончица.

КРИК

Миллиарды людей топчут лик земного шара, и от их крика стонет мир. Огромный орущий мир. В нем трудно теперь услышать эхо, разве что прислушаться к себе и вдруг понять, что и мысли, и цели, и даже действия наши — все это эхо мыслей, целей и действий других людей. Среди них и те, кого уже нет, кто спит под землей.

Если бы могли они вернуться назад из своего «никогда», из своего «невозможно», из своего «прости», может, научили бы живых не говорить друг другу жестоких слов, не мучить друг друга, а жить на этой широкой земле, как живут на привольных пастбищах, где всем хватает места, и над всеми встает солнце, и ночью сияют Стожары, мерцает звездная пыль, и светит ласково звезда табунщиков Сюмбле^[3].