«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном

Я бы сказала, даже позже. Даже спустя многие годы жизни в Америке его английский порой срывался в полную невразумительность.

В устной речи – возможно, да. Но литературный английский язык он чувствовал тонко, обостренно, так что его критика и предложения по поводу рабочих вариантов моих переводов были проницательными и конструктивными. Неизменно.

Однако, насколько я понимаю, при тех первых встречах вы разговаривали не на английском.

К счастью, я свободно овладел русским лет в двадцать семь – двадцать девять – за много лет до знакомства с Иосифом. В 1967‑м и 1968‑м мы беседовали по-русски. Примерно в 1974 году стали иногда переходить на английский. Его письма ко мне обычно написаны на русском, с вкраплениями английских слов и выражений. А мои к нему – обычно на английском, тоже с вкраплениями русских слов и выражений.

Разговоры продолжились в июне 1968 года, когда вы приехали снова. Не могли бы вы поделиться какими-то особенно памятными впечатлениями?

Белые ночи. Бродский взял напрокат лодку с веслами и покатал нас – мы были вдвоем или втроем – то ли по Неве, то ли по Фонтанке в час ночи – в это время суток там можно было читать газету «Правда», не напрягая зрение[32]

.

При одном из этих первых визитов он порывался преподнести вам книгу стихов, которую подарила ему Ахматова.

Книгу с дарственной надписью – «Иосифу Бродскому, чьи стихи кажутся мне волшебными» и датой «Москва, 28 декабря 1963 года». Он назвал эту книгу «царственный подарок» – то есть подарок, достойный монарха. В стихотворении 1956 года «Сон» Ахматова употребила выражение «царственный подарок» – возможно, она имела в виду подарок, который ей привез из Англии сэр Исайя Берлин. Я, конечно, рассыпался в благодарностях, но категорично заявил, что такого подарка принять не могу. Позднее я пожалел о своем отказе. После отъезда Бродского в эмиграцию книга, казалось, потерялась. Но он подарил ее Барышникову, а тот, в свою очередь, передарил музею Ахматовой в Санкт-Петербурге, и теперь ее там бережно хранят.

«Стихотворения и поэмы»

Давайте немного поговорим о книге 1965 года «Стихотворения и поэмы». Она появилась благодаря тому, что за границу нелегально переправили рукописи, ранее собранные Константином Кузьминским и Григорием Ковалевым.

Ее соредакторами в США были Глеб Струве и Борис Филиппов. К тому времени они уже составили несколько основательных изданий русской поэзии на Западе, в том числе произведений Ахматовой и Мандельштама. В этой новой книге было 239 страниц, стихи для нее были извлечены из самиздатских источников, а выпустило ее издательство «Международное литературное содружество» («Интер-ленгвидж литерари ассошиэйтс»), работавшее в Вашингтоне и Нью-Йорке. Струве и Филиппов постарались как можно лучше подготовить к печати те рукописи, которые были в их распоряжении в 1964 году. А затем, с целью уберечь Бродского от гонений, решили не указывать на титульном листе свои имена; Струве также взял для своей вступительной статьи псевдоним «Георгий Стуков».

Насколько я понимаю, плоды их трудов вызвали у Бродского смешанное чувство.

Это издание Бродский впервые увидел после возвращения из Норенской – из ссылки. Ему, очевидно, было приятно увидеть томик своих стихов, выпущенный эмигрантским издательством: на тот момент у него практически не было публикаций в своей стране, а было ему тогда двадцать пять лет. Но за период с 1957‑го по 1965‑й год, охваченный книгой «Стихотворения и поэмы», он очень изменился как поэт.

К тому времени он написал «Горбунова и Горчакова» о своем пребывании в психиатрической больнице[33]. И «На смерть Т. С. Элиота» – уже в Норенской. Несомненно, в результате пережитого он очень повзрослел и как человек, и как поэт.