Человек сидящий

Ходил к психологам, надеялся на хорошие характеристики для условно-досрочного освобождения. Он очень хотел УДО. Подавал много раз, и много раз ему отказывали, хотя он и работал, и поощрений было много, и психологов таки уговорил.

Лишь когда он отсидел двадцать три года, пересидев, как он искренне полагал, восемь лет, суд выпустил его условно-досрочно.

Убивая, и убивая не раз, он отправлял людей за грань. Грань для него самого стала определяться потом не им. Суд решил, что ему нужно умереть. Потом закон сказал: живи, но всю жизнь — как проклятая полусогнутая тварь, всю отпущенную тебе же жизнь, но за забором. Он был рад этому, он хотел жить.

Жизнь не закончилась, и он понял, что можно успеть пожить так, как живут все.

Пули, что были для него отлиты, ушли другим или ушли в утиль. И двадцать пять лет, что казались подарком, стали вечностью. Он стал просить суд, что хотел его убить, отпустить его чуть раньше, чем пройдет эта четверть века.

Четверть века, что могли прожить убитые им, и это могла быть не последняя их четверть века.

Он мог прожить в тюрьме еще два года. Но вышел раньше.

Сколько могли прожить те, кого он убил, неизвестно. Их нет.

И никто не вправе судить его. Он отбыл наказание, назначенное ему людьми. И скоро закончит путь, назначенный людям.

Ему снова за грань.

Но теперь самому.

Давность

У столяра Саши заболели зубы. Болели они давно, уже почти два месяца, жаловаться он начал сразу, как только его привели с карантина. Он не успел их вылечить на воле, готовился, собирался с духом и совсем было собрался, но тут случился арест.

Получил он три года, статья у него была странная — оставление воинской части, но Саша оказался таким безобидным, таким домашним мужиком сорока лет, что как-то не складывалось у меня поинтересоваться, что ж за дезертирство он учинил.

На воле он занимался деревом, в зоне столярные навыки в цене, и сгодился он сразу.

При видимой простоте держался он умно, правильно, вроде и с людьми, но сам по себе.

С женой говорил ласково, звонил ей каждый вечер, стоял у привешенного на стену телефона, то поглаживая свободной рукой лысеющую голову, когда слушал, то прикрывая рот, когда говорил.

Он часто смеялся, по-доброму, но ссутулясь и поглядывая вбок, через поджатое плечо, как бы загоняя смех обратно в себя.

С трудом, иначе в зоне невозможно, Саша смог записаться к стоматологу. Женщина пятидесяти лет с тяжелыми щеками и толстыми руками рассверлила ему четыре зуба и начала вкладывать в полости мышьяк.

Саша удивился и даже попробовал возмутиться.

— А чё ты хотел, — сказала дама спокойно, — ты сюда страдать приехал.

— А можно у вас платное лечение заказать? — неожиданно для себя спросил Саша.

Выяснилось, что можно.

Полости заполнили временными пломбами, врач сделала расчет, Саша пообещал, что жена переведет деньги, и ушел.

Врач обещала приехать через три дня.

— Иди к Михалычу. Он во всем виноват. — Во время вечернего разговора с женой Саша был необычно возбужден. Он не прикрывал рот и не гладил голову, свободная рука его рубила пространство вокруг.

Что отвечала жена, было непонятно, но, по всей вероятности, она согласилась, и Саша, приобретя обычную плавность, зашел в каптерку, где я читал перед отбоем невесть как попавший в барак том Дэна Симмонса.

— Ты прикинь, как он со мной, — присев за стол, неожиданно сказал Саша.

— Кто?

— Михалыч. Он же детей моих крестил. Мы ж сколько лет вместе.

Я налил Саше чаю. Он мне нравился. Крепкий мужик.

— Рассказывай, раз начал. — Я протянул ему пару конфет. — Ешь, все равно зубы болят.

Саша отхлебнул чай. Развернул конфету, положил ее на стол и рассказал.

Девятнадцать лет назад его призвали в армию. Попал он во внутренние войска. Годы были суровые, приходилось выживать. В части правили дембеля, и у него с ними не сложилось. После третьего избиения, когда не приходилось сомневаться, что убьют — это лишь дело времени, он ушел из части. Именно ушел, никто ее толком не охранял. Родители отправили Сашу к родственникам за две тысячи километров, где он и прижился. Справил какой-никакой паспорт, обзавелся новым именем, друзьями, потом женой и тремя детишками. Поднял столярный цех, стал делать беседки и всякие стулья, работа пошла, построил дом, баню, машину купил. Но ездила только жена, права он себе делать опасался. Был у него друг все эти годы, мент Михалыч, который единственный знал о нем правду, но зла в нем не видел и потому помогал. Михалыч был опером, а потом дослужился да начальника райотдела.

Как-то, выпивая под вишнями после баньки, Саша спросил у Михалыча, а не прошел ли срок давности по его, Сашиному, дезертирству, которому уже много лет. Михалыч ответил не задумываясь. Прошел, конечно.

Саша видел в каком-то советском фильме, как хороший, правильный мужчина дожидается истечения срока давности за случайное убийство и идет в милицию.

И тоже пошел. Он думал о том, как вернется домой и расскажет все жене, как получит паспорт на свое имя, заживет полно и по-настоящему. Права получит, машину будет водить.