Человек системы

Сложнее вопрос о том, насколько успешной оказалась попытка США разыграть «китайскую карту» для их отношений с Советским Союзом. Я бы остерегся однозначного ответа. Конечно, напряженные отношения между СССР и Китаем, потенциальная возможность американо-китайского сговора против Советского Союза (я лично всегда считал ее маловероятной, а если мы не сделаем грубых ошибок – просто невероятной) естественным образом подталкивали нас к улучшению отношений с Западом. Особенно наших «твердолобых», которых иными доводами было трудно пронять (знаю это по своим впечатлениям от многих бесед на эту тему с советским руководством).

Но при всем этом трудности в отношениях с Китаем и опасения насчет американо-китайского сговора были не единственным и, по моему убеждению, даже не главным мотивом тех сдвигов в нашей политике, которые позволили встать на путь улучшения отношений с Западом, в частности с Америкой. Очень большую роль – о чем мы много говорили, но американцы как-то не воспринимали этого всерьез – играло искреннее стремление отвести угрозу войны.

В нашей стране в свете ее исторического опыта и «генетической памяти» народа сохранение мира как цель политики было отнюдь не пропагандистским рассуждением, не популистской данью настроениям масс, а вполне серьезным политическим мотивом, в том числе для высшего руководства. Притом что руководители наши, в частности отдавая дань старинной (и все меньше отвечающей вызову новых реальностей) политике, именно ради сохранения мира щедро финансировали военные программы даже за счет самых неотложных социальных нужд («Оборона – дело святое», – я не раз слышал, как Л.И. Брежнев повторял эти слова). И в то же время руководство все лучше понимало, что холодная война и гонка вооружений могут рано или поздно привести к катастрофе. Вполне серьезным было также желание уменьшить бремя гонки вооружений, хотя я убежден, что и тогда, и позже руководство не отдавало себе полного отчета в том, насколько непосильно военное бремя, которое мы на себя взвалили, даже не знало, сколь оно велико.

Реальной была также наша заинтересованность в радикальном улучшении политической обстановки в Европе (это было стимулом и для улучшения советско-американских отношений – в общем, мы понимали, что без нормализации отношений с США эта цель окажется недостижимой). Ну а в дополнение ко всему присутствовало еще и желание использовать те блага, которые могло бы дать развитие экономических и торговых отношений, а также научно-технических связей.

Все это были непреходящие, весьма важные интересы. И они пробивали себе дорогу через толщу идеологических стереотипов и через настроения, рожденные имперскими амбициями. Притом независимо даже от наших отношений с КНР. В конце концов, первая попытка наладить дела с США, как и со странами Западной Европы, была предпринята Н.С. Хрущевым, когда у нас еще были нормальные отношения с Китаем. Более того, эта попытка стала одной из причин или как минимум одним из поводов для ссоры между СССР и КНР.

Сказав все это, не могу не подтвердить, что «китайский фактор» тоже играл определенную роль. И мы не сумели эффективно противодействовать американским попыткам разыграть «китайскую карту». А могли бы. Я убежден, что, если бы не наши колебания, нерешительность и медлительность, нам удалось бы уже тогда эффективнее воздействовать на ход развития международных событий, включая и отношения в «треугольнике» США – СССР – КНР.

Если бы я поставил на этом точку, я бы сказал правду, ибо именно так понимала проблему, так относилась к ней более уравновешенная и проницательная часть руководства и более квалифицированная часть внешнеполитических экспертов. Но это была бы не вся правда.

Летом 1971 года было объявлено, что Г. Киссинджер побывал в Пекине и достиг договоренности о проведении в 1972 году американо-китайской встречи в верхах, и многих в Советском Союзе это повергло по меньшей мере в растерянность, если не в шок. Речь идет не только о широкой публике, но и о людях, близких к политике, включая наших отдельных лидеров. Хорошо помню это по разговорам, в том числе с ответственными функционерами. А разговоры такие у меня тогда шли непрерывной чередой – пожалуй, до этого я еще не видел проявлений такого всеобщего интереса к Институту США и его оценкам.

У меня эта почти истерическая реакция вызывала резкий внутренний протест, не говоря уж о том, что просто не укладывалось в голове: почему для столь многих людей этот шаг в политике США был полнейшей неожиданностью? Ведь на этот счет уже были ясные сигналы – например, история с «пинг-понговой дипломатией», когда заурядная китайская спортивная команда была принята в США на необычно высоком уровне. А кроме того, наша печать сама без конца писала о возможности «сговора китайского руководства с мировым империализмом», обвиняла в таких планах и китайскую сторону, и Запад.