Человек системы

Конечно, мы – и как социалистическая держава, и просто как член мирового сообщества – не могли и не можем изолироваться от того, что происходит в мире, равнодушно взирать на бесчинства, грубое попрание независимости и прав других народов, других стран. Ясно и другое: когда утверждалась эта точка зрения, в полном разгаре был распад колониальных империй и то и дело вспыхивали действительно национально-освободительные войны, войны за независимость, против колонизаторов, по характеру своему схожие, кстати сказать, с той войной за независимость, из которой в конце XVIII века родились Соединенные Штаты Америки (и восставшим колонистам тогда, напомним, помогала наряду с Францией и Россия). Естественно, что к такого рода войнам проявляется особое отношение, притом не только с нашей стороны.

Но в тогдашней постановке вопроса о помощи освободительным движениям был, уверен, и еще один элемент – элемент «компенсации» за некоторые догмы, от которых мы отошли, но отошли, не будучи на все сто процентов уверены, что не пошли тем самым на известное вероотступничество. А это как раз и рождало комплекс «революционной неполноценности», о котором я упоминал выше (тем более что на эту больную мозоль постоянно настyпали китайцы, разнося нас в пух и прах за «предательство» революционного и освободительного движения).

Даже само словопользование говорит о связи этого нашего тогдашнего тезиса с ранней «марксистской» (ставлю в кавычки потому, что на деле речь шла о другом, о том, что было коминтерновско-сталинистской) «теологией». Уберите слово «освободительные» – и вы получите классические догматы веры периода, предшествовавшего хрущевскому, насчет того, что «войны будут, пока существует империализм», что они «не только допустимы, но и неизбежны».

Говоря о «компенсации», об ощущении необходимости дать какое-то возмещение, чтобы не только оправдаться перед «верующими» в старые догмы в своей и других странах, но и успокоить собственную совесть в связи с комплексом «революционной неполноценности», я вовсе не имею в виду, что произносившиеся тогда слова и сопутствующие им дела были одной лишь маскировкой, словесным прикрытием других намерений, что в них не верило само наше руководство. Нет, скорее всего, верило, верило, хоть частично, тем более что для этого были упоминавшиеся объективные причины, в частности происходивший в драматических формах распад колониальных империй. А кроме того, и идеи, и слова тогдашнего руководства отнюдь не были свободны от «пережитков прошлого» в сознании – прежде всего от сталинизма – и находились в лучшем случае где-то на полпути к постижению новых реальностей.

Но, как бы то ни было, такие «пережитки» препятствовали выработке последовательного нового политического курса, вносили в него сбои, противоречия и, что немаловажно, помогали нашим противникам сеять сомнения в намерениях Советского Союза. Тем более что пережитки в мышлении, к сожалению, не так уж редко подкреплялись тогдашней политической практикой. Помощь, правда, как вскоре выяснилось, оказывалась не всякой освободительной борьбе, а той, которая нам больше импонировала – в политическом, либо социальном, либо даже стратегическом плане. И особенно сложной стала ситуация тогда и там, когда и где распад колониальных империй завершился и речь шла не о национально-освободительной борьбе в чистом виде, а о поддержке одной из сторон в межгосударственных или внутренних конфликтах, которыми изобиловали регионы, откуда ушли колонизаторы. Ибо после себя они оставили нагромождение проблем, связанных с последствиями колониализма, войны и политического произвола, трайбализмом, неурегулированными территориальными и политическими проблемами, внутриполитическими, религиозными и иными конфликтами.

При этом нередко альтруистические соображения, рожденные сочувствием к народам, борющимся за свободу, или их прогрессивным силам, приходили в столкновение с заботами о собственной безопасности, о державных интересах, о сохранении или укреплении каких-то позиций, которые могли приобрести важное стратегическое значение в случае большого конфликта – между НАТО и ОВД, между США и Советским Союзом. И что было, пожалуй, самым опасным: начав с помощи освободительным движениям, мы то тут, то там позволяли американцам вовлечь себя в соперничество в третьем мире и за третий мир. И тем самым помогали интернационализации неизбежных там «локальных», региональных кризисов, превращению их в часть холодной войны, «большого» конфликта между Западом и Востоком. Все это, естественно, не шло на пользу ни международным отношениям, ни Советскому Союзу. И конечно же не отвечало подлинным интересам стран третьего мира. Во всем этом нам особенно наглядно пришлось убедиться уже позже – во второй половине семидесятых – начале восьмидесятых годов.