Человек в круге

Железновский похудел, стал сбитее, увереннее, атлетичнее. Это был красивый мужчина неопределенного возраста — дашь и пятьдесят, и при неверном свете сорок, дашь и под шестьдесят. Рост у него был всегда приличный — метр восемьдесят восемь, но одно время Игорь сутулился, ходил прибито, не распрямляясь… Все это — в прошлом. И улыбается так, как когда-то улыбался, когда мы говорили о Лене и моей победе над ним на танцевальной площадке. То есть аккуратно улыбается, лишь губами, искренне желая мне в моем процветании добра. Я выглядел, наверное, для него тоже убедительным, действительно — одет во все модное, простое и не стесняющее тело и не вызывающее у других протеста. На Железновском была тоже отличная тройка, он завел усы под цвет этой тройки. Усы он, видно, красил. Эдакий молодец!

— Откуда ты, дитя? — спросил он, отстояв молча и вынося терпимо мой телячий восторг.

— Откуда? Лучше скажи — куда? — Я лихорадочно прикидывал, как смогу использовать его в своем деле — прискорбно, однако я стал давно таким: меркантильным, расчетливым и сообразительным. Лишь бы открытой глупостью не мог насторожить бывшего смершевца.

— Опять — поиски? — скептически усмехнулся Железновский.

— Опять, опять, — улыбался я. — Слушай, все равно ты мне ни капельки не веришь. Откуда, спрашиваешь ты, у этого молодца такая прыть? Чего он от меня хочет?

— Именно.

— Сразу быка за рога?

— А чего нам хитрить друг перед другом? Ты уже давно убедился, что я твоим врагом никогда не был.

— Не будем вдаваться в подробности.

— Нет, тогда не будем говорить!

— Хорошо. Сержанты! Ты участвовал в организации их суда…

— Ну я же тебе тогда, в пьянке, сказал точно: Ковалев! Месть за то, что не пошли и не прирезали Шугова. Идиот, он тогда боялся, что все-таки Мещерская начнет валить на него — это он спровоцировал побег Шугова! И прежде, чем послать того самого кретина, таможенника туда, он же приглашал на это дело сержантов. Чтобы искупить! Бедный умом, он же теоретически знал границу, лишь в академии, в этой комиссии, нюхнул ро-омантику границы.

— Ясно! Но ты не сказал мне главного. Он посадил, но почему он и хлопотал об их освобождении. Освободил не я их, хотя писал во все концы. План новых моих усилий, как мы плохо пишем в газетах, разработал он. Он конкретно расписал, куда и к кому я должен был обратиться.

— Ну многое я не могу тебе сказать — я связан подпиской. И для меня она что-то значит. Но, думаю, так: все-таки все из нас — люди. Или бывают ими когда-то, если напрочь забывают все человеческое. Согласен? Но подумай о другом. Ведь отгадка лежит на поверхности. Почему? Ты сам ему подсказал идею пользы — для него — их освобождения. Они же теперь служат только ему!

— Ладно, ничего не скажешь. И на том спасибо. Сам не досуге докумекаю, откуда неожиданно родилась такая отеческая забота о сержантах. Не додумался же он до того, что я предложил вариант его будущих боевиков? Один ведь только Шаруйко у него из всех сержантов остался на службе.

— Один Шаруйко! Наивный ты. Не доведи тебе господь отведать его боевиков. Особенно, когда они возьмут и станут терзать тебя по знакомству… — Он вдруг нахмурился — вроде сказал лишнего. — Что тебе еще нужно конкретно?

— Архивы КГБ. Этот последний момент с сержантами. Их отпуск на волю. И, главное, как просьба Ковалева в этом выглядит.

— Я уверен, ее там нет. Ковалев не станет светиться… Тонкости тут, откровенно, не вижу!

«Чекист называешься, — хотел сказать я. — Кто же тогда убивает теперь у него, у этого Ковалева? Правда, что же я хочу узнать? Как Ковалев писал, чтобы заполучить боевиков? Или действительно ничего не писал? Хочу другое узнать. Как меня убьют, кто? Но какое это имеет значение — кто? Шаруйко? За предательство? За неповиновение?.. Приказано — убить! И беспрекословно выполнено… Один даже убийца Шаруйко — этого достаточно было, чтобы хлопотать об освобождении всех.»

— Ладно, — сказал Железновский, — идем посидим на улице.

Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу — он всегда курил папиросы — и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас происходит с архивами?

— Если ты живешь не в вакууме, — оглядел меня Железновский и пыхнул в мою сторону струйку дыма, — ты знаешь из печати, телевидения о фактах пропажи — а точнее продажи — документов из этих архивов сволочным зарубежным организациям.

— Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный разведчик Шугов Павел Афанасьевич… — Я перестал думать о Шаруйко, который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал Железновского.