Чем звезды обязаны ночи

Брат ткнул меня локтем в бок. Шофером он был превосходным, но в остальном на него не стоило рассчитывать. Тогда я прибегнул к своему проверенному средству: я соврал.

– Мы были в казино, потому что…

Рядом с отцовской кружкой лежала газета.

– Потому что я должен написать статью.

Отец, скептически приподняв одну бровь, посмотрел на меня. А это случалось не так уж часто.

– Статью для Sud-Ouest, – продолжал я.

Он так и вытаращился.

– Кстати, если это всё…

Я встал, торопясь укрыться в своей комнате. Но отец остановил меня.

– О чем статья-то? – буркнул он.

Его лицо вплотную к моему. Запах сена и табака. Я весь сжался. Еще один взгляд на газету. На первой странице – снимок Биаррица. Скалы, казино, нависающие над океаном виллы.

– Ну… о…

Маловато, чтобы он отстал. Мне нужен был сногсшибательный сюжет. Такой, за который действительно ухватилась бы Sud-Ouest.

– О званых вечерах у маркизы, – лихо заявил я.

Молчание. Отец так и поедал меня глазами. У меня перехватило дыхание. Я мысленно проклинал себя за слова, что сорвались у меня с языка. «У маркизы»? А почему не у папы римского, если уж на то пошло? Во что я ввязываюсь? Влипнуть в такую историю, это ж додуматься надо! Никто никогда не писал статей на эту тему. И никогда не напишет.

Отец сунул руку в карман вязаной кофты. Достал табакерку. Привычным жестом, не спуская с меня глаз, сунул сигарету в губы.

– О вечерах у маркизы… – повторил он, чиркая спичкой.

Раскинувшись на холмах Биаррица, вилла маркизы нависала над океаном. Недоступная. Вызывающая жгучее любопытство. Скорее дворец, чем вилла, на самом-то деле. Тамошние приемы обсуждали даже в Париже, но оставались тайной, покрытой мраком. Поговаривали, что их хозяйка ослепительнее звезды. Некоторые утверждали, что туда нельзя являться без маски. Другие клялись, что видели там вольно гуляющих диких животных. Летними вечерами огни фейерверков с виллы отражались в Бискайском заливе. Ворота виллы распахивались разве что перед министрами, всякого рода светилами, звездами кино, кутюрье и художниками. Я же был никто. Какого черта я вообще это выдумал?

Отец длинно затянулся окурком. Молчание сгустилось. Мое сердце колотилось так, что, казалось, сейчас вырвется из груди.

– Так ты теперь журналист?

Я бросил школу пять лет назад, заверив родителей, что знаю достаточно, чтобы зарабатывать себе на жизнь. С тех пор я поработал расклейщиком афиш, чистильщиком обуви и продавцом пирожков. Почему бы теперь не стать журналистом. Я изложил убедительную версию своего призвания и судьбы. Смятение окрылило меня. Отец выслушал мой рассказ, не моргнув глазом.

– Не терпится прочитать, – в конце концов бросил он.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на гордость. Или это был сарказм? Я и сейчас затрудняюсь ответить. В тот день я предпочел поверить первому впечатлению. И пообещал себе не разочаровать его. Я отвел себе неделю, чтобы написать статью. Нечто скандальное, поразительное, невиданное! Я все разузнаю об этой маркизе. Скоро и о ее вечеринках, и о ее гостях будут знать все. У меня не было ни малейшего представления, как к этому подступиться. Но чтобы произвести впечатление на отца, я был готов на все. На все, но только не на встречу с ней.

1

Что на меня нашло, как я очутилась здесь?

Этот номер я забронировала совершенно спонтанно. Маленькая гостиница, затерянная в Стране Басков. «Да, с завтраком. Нет, здешних мест я не знаю». Этот разговор стал первым проблеском адекватности после двух месяцев слез и кошмаров. И был так же неправдоподобен, как то странное письмо, с которого все началось. Длинное послание, которое я прочла, пребывая почти в отключке, напичканная транквилизаторами. Я до сих пор с трудом в него верю.

В обычное время я не обратила бы на него внимания. Мне каждый день приходило множество писем от совершенно чокнутых поклонников. Признания в любви, предложения руки и сердца, кулинарные рецепты… Нана складывала их на столик, предварительно изъяв наиболее оскорбительные. Женщина, высказывающая свое мнение о чужой готовке, – кто от такого не взбесится. В конце концов я перестала обращать внимание. Ну, по крайней мере, я так думала.

Это письмо венчало гору прочих по соседству с обувной коробкой, где лежала пара эспадрилий, на которых было вышито мое имя. В нем некая пожилая дама утверждала, что знала мою мать. Мою мать, которая твердила всем, кто был готов ее слушать, что «настоящая семья – это та, которую ты выбрал себе сам». Мою мать, у которой не было ни прошлого, ни будущего. Интересно, из-за отчаяния или из-за нежности, которая, как мне почудилось, сквозила между строками письма, я бросила все, чтобы приехать? Понятия не имею.