Черчилль

И полетели из Лондона в Москву и обратно бесчисленные послания, депеши, дипломатические ноты... Высокопоставленные чиновники и военные двух стран без конца совещались, лично сообщали друг другу последние новости, и все это — под неусыпным контролем премьер-министра. Так продолжалось четыре года, на протяжении которых в отношениях двух союзников порой наступали тяжелые периоды, менялись настроения. Британская и советская стороны согласовывали и тщательно распределяли боевые задачи, ни минуты друг другу не доверяя. С первых же дней июля 1941 года Сталин дал понять, что его страна намерена подписать пакт о военной помощи, а также обязательство не заключать сепаратного мира — Черчилль согласился с этими условиями.

Однако очень скоро между союзниками стали возникать разногласия. Во-первых, Сталин сразу заговорил об открытии второго фронта, и британцы вынуждены были признать, что их военный и, в частности, военно-морской потенциал не позволяет им начать такую крупномасштабную операцию. Но основным камнем преткновения все же стало упорное нежелание Черчилля принимать во внимание неоднократные намеки советской стороны, выражавшей намерение заранее составить проект передела границ после войны. Единственным реальным воплощением сотрудничества двух держав стало подписание в мае 1942 года договора о военном союзе между Соединенным Королевством и Советским Союзом, подкрепленного обязательством не заключать сепаратного мира. После войны Черчилль рассказывал, что в эти годы испытаний он больше всего боялся — по крайней мере, до середины 1943 года, — как бы Сталин не заключил с Гитлером сепаратного мира[301]

. Здесь ему прозорливости не хватило.

На протяжении 1942 года, доставившего много неприятных минут участникам антигитлеровской коалиции, моменты крайнего напряжения в отношениях союзников сменялись периодами потепления. Стратегические планы Великобритании в Средиземноморье, и в частности проект высадки в Северной Африке, постоянно подвергались резкой, порой оскорбительной критике со стороны Москвы. Чтобы немного разрядить обстановку, Черчилль счел полезным нанести визит Сталину. Британский премьер-министр прибыл в советскую столицу 12 августа и сразу же испытал на себе гнев генералиссимуса. Первый вечер визита едва не обернулся крахом союзнических отношений. Потомок герцога Мальборо подумал было вернуться в Лондон. Однако понемногу страсти улеглись, оставив в душах собеседников недоверие и затаенную злобу. Тем не менее следует признать, что в ходе встреч на высшем уровне, особенно когда встречались лидеры трех сверхдержав — Британии, США и Советского Союза, Сталин всегда проявлял чудеса выдержки и самообладания во время дискуссий. Ловкость, с какой он вел переговоры, умение заставить собеседников принять свою точку зрения поражали таких внимательных и знающих наблюдателей, как Энтони Иден или Эверелл Гарриман, посланец Рузвельта. «Этот преступный деспот, — писал Гарриман, — информирован лучше Рузвельта и более реалистично смотрит на вещи, нежели Черчилль. Во многом Сталин — наиболее сильный из трех великих военных лидеров»[302]

.

В 1943 году польские события вкупе с задержкой открытия второго фронта спровоцировали новое ухудшение в отношениях союзников, отмеченное взаимными упреками и раздражением. В апреле было обнаружено захоронение в лесу под Катынью, в июле в авиакатастрофе погиб глава польского правительства генерал Сикорский, находившийся в ссылке, осенью не прекращались споры о будущих границах Польши (Великобритания была готова принять вариант лорда Керзона, однако польская община Лондона сделала все возможное, чтобы этому помешать) — все это доставило Черчиллю немало хлопот. Потеряв терпение, он в сердцах написал Идену в январе 1944 года: «Я готов объявить всему миру, что мы ввязались в войну из-за Польши, что польский народ имеет право на свою территорию, но что мы, тем не менее, не обязаны оберегать польские границы образца 1939 года. Я утверждаю, что Россия, потерявшая в двух войнах до тридцати миллионов человек, имеет неоспоримое право расширить свои западные границы»[303]

.

* * *