Черчилль. Молодой титан

Никаких докладов, на которые опирался бы Ллойд-Джордж, высказываясь об англо-германских отношениях и об отсутствии у кайзеровских адмиралов намерения начать войну на Северном море, не сохранилось. Скорее всего, ему хотелось верить в здравый смысл руководителей Германской империи. Что самое скверное, он продолжал повторять свои доводы и спустя двадцать лет, когда отправился в Германию на встречу с Гитлером, а после возвращения сообщил читателям «Дейли Экспресс», что наращивание военной мощи Третьего рейха вызвано исключительно заботой о собственной безопасности.

«Словам Гитлера в Нюрнберге стоит верить, — писал Ллойд-Джордж в 1936 году. — Немцы готовы дать отпор любому, кто вторгнется на ее территорию, но сами они не собираются вторгаться в какую-либо другую страну». После встречи с Гитлером, которого он величал «Джорджем Вашингтоном Германии», Ллойд-Джордж даже сделал весьма опрометчивое заявление, что «установление германской гегемонии в Европе, которое было мечтой старого довоенного милитаризма, не является даже самой отдаленной целью нацистов».

Точно так же, как в 1914 году, он отказывался верить в «мечту старого довоенного милитаризма», точно так же и в 1936 году он пытался принизить и число жертв, и количество преследуемых нацистами евреев. «Для немецкого духа гонения столь же неприемлемы, как и для жителей Британии, — внушал он своим соотечественникам. — После того, как к ним вернется присущий им юмор, закончится и болезненный приступ».

Мерилом его поездки по Германии в 1936 году станет предупреждение, сделанное им нацистским лидерам Рудольфу Гессу и Иоахиму фон Риббентропу быть поосторожнее с Черчиллем, поскольку тот «не способен делать верные умозаключения».

Пока Ллойд-Джордж в начале 1914 года продвигал свои новые взгляды на германский милитаризм, Уинстон и его семья, включая Дженни, отдыхали на южном побережье Франции в шато, принадлежавшем герцогу Вестминстерскому. Среди других приглашенных гостей был и Фрэнсис Гренфелл. Он вел дневник в течение всего времени, что провел на юге Франции. Чтение его записей захватывает воображение, потому что он сохранил для нас высказывания Черчилля о том напряженном периоде — перед войной. Как бывший солдат, Гренфелл не мог не принимать доводов Черчилля относительно неизбежности войны. Кроме того, они были друзьями, и у них было о чем поговорить наедине. Брат Гренфелла — Роберт — сражался плечом к плечу с Черчиллем при Омдурмане, и погиб там. (Фрэнсис умрет в 1915 году, но он успеет отличиться в боях и получит «Крест Виктории».) [66].

Во время рождественского ланча Черчилль жестко критиковал Ллойд-Джорджа, что уже вошло у него в привычку. «Крестьянин с крестьянскими идеями», — отозвался он о своем коллеге. До конца 1913 года он еще надеялся, что Ллойд-Джордж поддерживает его в стремлении опередить военно-морские силы Германии, но уже к концу года он понял, что министр финансов будет оказывать мощное сопротивление, и другие члены кабинета последуют его примеру.

В самом деле, на следующий день в шато прибыло сообщение — меморандум Ллойд-Джорджа, составленный 24 декабря. Это был открытый отказ поддерживать планы Уинстона на строительство новых линкоров. Их число должно быть сокращено, — требовал министр финансов.

«Считаю своим долгом, — писал Ллойд-Джордж, — отказаться от напрасных затрат до тех пор, пока не станет окончательна ясной необходимость охранять наши берега… в противном случае у правительства есть опасения, что это «расточительные глупости».

Все это означало, что Черчиллю придется выдержать в одиночку нелегкую битву. Когда два ведущих представителя кабинета не идут в ногу по важнейшим вопросам, это означает, что один из них должен уступить. Уинстон отступать не собирался.

«Целый день он был молчалив и задумчив, — писал Гренфелл о Черчилле, — вечером усиленно работал, с трудом выдавливал из себя слова за ужином, и все они были отрывистые и резкие».

Но затем, как это ему свойственно, к концу вечера Уинстон оживился и принялся детально рассуждать о природе грядущей войны и лучших способах ее ведения. Однако присутствовавшие видели, что он все еще во власти депрессии, проявлением которой становилась неспособность сосредотачиваться на чем-то одном. Время от времени он снова уходил в себя, оттачивая некие предположения, которые мешали ему явственно видеть будущее. В этих случаях он хмурился, и его охватывало состояние, которое он называл «тоска зеленая».