Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»

Черчилль никогда не изображал отчужденную интеллектуальность. Он скорее стремился ухватить господствующее в стране настроение и следовать ему, а не высоколобой самоуверенности. С явным удовольствием получал подарки, и готов был променять торжественность на проявление чувства юмора. Потомок герцогов корчился от шутки прохожего – и в этом не было профанации его профессии, поста, символа веры, высших принципов.

Даже боготворимую им лояльность Черчилль сумел определить не смертельно серьезно: «Лояльность, которая аккумулируется вокруг первого лица, огромна. Во время путешествий это лицо нужно поддерживать. Если он делает ошибки, их нужно покрывать. Если он спит, его не нужно тревожить. Если от него нет пользы, ему следует отрубить голову. Но последнюю крайность нельзя совершать каждый день – и определенно же не сразу после избрания».

Критик Черчилля Морли писал: «Я любил Уинстона за его жизненную силу, его неутолимое любопытство и внимание к делам, его замечательный дар красноречия, искусство в выборе аргументов, хотя часто он принимает пузыри за девятый вал. В то же время, я часто говорил ему в несколько патерналистской манере: чтобы достичь успеха в нашей стране, политик должен больше считаться с мнением других людей, меньше напирая на собственное».

Со своей стороны Черчилль утверждал, что «политика почти столь же волнующа, как война и столь те опасна. На войне тебя могут убить лишь единожды, а в политике много раз».

Жизненные силы его были поразительны. Он никогда не придерживался диеты – ел, пил и курил сколько хотел. «Я извлек из алкоголя, – говорил Черчилль, – больше, чем алкоголь извлек из меня». Это здоровье никак нельзя назвать наследственным (отец его умер рано, в детстве Уинстон Черчилль был слабым ребенком). Но он обладал невероятной волей и преодолел все гандикапы, в том числе и все «недоданное» природой. В конце 1948 года он в последний раз выезжает на лошади. В середине своих семидесятых годов прекращает плавать (частично из-за простуды, схваченной в Марракеше в 1947 году). Главным рекреационным занятием становится рисование. Представленные анонимно, две его работы были приняты Королевской академией в 1947 году, а три еще – в 1948 году.

Рисование стало бальзамом. «Это такое удовольствие, – писал Черчилль. – Краски так хороши, и упоительно смотреть на тюбики. Смешивая их, даже грубо, вы видите нечто восхитительное и абсолютно захватывающее… Я не знаю ничего, что, не напрягая тело, могло бы так же полностью захватить сознание». Леди Вайолет Картер сказала, что «писание картин – это единственное занятие, которому он предается молча». Сам же Черчилль пообещал: «Когда я попаду на небо, я намерен значительную часть моего первого миллиона лет провести за рисованием».

С ранних дней кавалерийской карьеры и до лавров премьера Черчилль любил риск во всех его проявлениях – на поле брани и в палате общин. Он видел пули много раз и даже бравировал равнодушием к опасности, что создавало немалые проблемы его охране. В 1942 году он пересекал Атлантику, когда самолет вошел в зону штормовой погоды. Посуровевшим спутникам Черчилль сказал: «Все в порядке. Не беспокойтесь. Мы можем повернуть к Лиссабону или к Азорским островам, или мы можем вернуться в Америку. Не волнуйтесь, все будет хорошо». Всем было ясно, что указанные возможности эфемерны. Но подлинным было мужество лидера.

О внутренних кризисах Черчилля мало кто знал. Доктор Моран, знавший его как врач ближе всех, записал 14 августа 1944 года: «Премьер-министр сегодня в задумчивом настроении. Он вспоминает: «Когда я был молод, свет уходил из моей жизни на два или три года. Я делал свое дело. Я сидел в палате общин, а черная депрессия сидела на мне. Мне помогали разговоры с Клементиной. Я не люблю стоять у края платформы, когда мимо проходит поезд. Я предпочитаю стоять спиной, а лучше всего – за пилоном. Я не люблю стоять у борта судна и смотреть вниз. Следующее действие может решить все. Лишь несколько капель отчаяния. И все же я не хочу покидать мир, даже в такие моменты. Что известно о подобном, Чарльз?»..

Я сказал: «Ваша беда – я имею в виду «Черного пса» – депрессию пришла к вам по наследству, от предков. Вы боролись с ней всю свою жизнь. Вот почему вы не любите посещать госпиталей. Вы всегда пытаетесь избежать того, что действует на вас депрессивно». Уинстон посмотрел на меня как на человека, который знает слишком много».