Через Атлантику на эскалаторе

У моих бабушки и дедушки было 7 детей. И только двое из них посвятили жизнь искусству – это мой дядя, Михаил Аронович, и отец. Дядюшка мой был одним из интереснейших киевских художников. Он окончил художественную школу еще в 1911 году, после чего посещал вольные мастерские Петербургской академии художеств. Вернувшись в Киев, он поступил в Киевский художественный институт, окончив который, получил звание художника станковой живописи. Пребывание в петербургской художественной среде наложило отпечаток на все его творчество. Он остался приверженцем живописи и графики периода русского модерна и декадентства, ярко проявившегося в работах таких мастеров, как Бенуа, Лансере, Добужинский. У него был свой стиль, перекликающийся с русским модерном начала века, и он остался верен ему всю жизнь. В своей мастерской со стеклянным потолком в доме Гинзбурга на 16-м этаже он работал, в основном, акварелью и сепиевыми карандашами. Над каждой такой работой он мог трудиться месяцами. Они не смотрелись как свежие прозрачные акварели (хотя он прекрасно владел и этой техникой). Он не стремился к легкости, и его графические работы смотрелись как монументальная живопись.

Дядя Миша принимал активнейшее участие в выставках 20-30-х годов, которых тогда было очень много. Это были выставки секции ИЗО Всерабиса, выставки рисунка и гравюры, выставки «По селам, местечкам и городам Украины», выставки Киевского АРМУ (Ассоциации революционного искусства Украины), АХЧУ (Ассоциации художников Червоной Украины) и многие другие. Сейчас, листая старые каталоги этих выставок, я все время натыкаюсь на его фамилию.

Война застала его пожилым человеком и забросила в Киргизию, во Фрунзе, где он работал как простой школьный преподаватель рисунка. Он часто жаловался:

– Школьники меня не слушаются. Я не понимаю по-киргизски. Кроме того, им нечем рисовать, у них нет красок, у меня их тоже нет. Что я могу сделать? Я им рисую мелом на доске и карандашом на плохой бумаге. Они предпочитают увлекательные уроки истории. Они называют меня Пипин Короткий, и при этом говорят, что был такой крупный исторический персонаж. Я подозреваю, что они намекают на мой рост.

Он возвратился в 1944 году в Киев, где его ждала большая трагедия. Дом Гинзбурга был разрушен до основания, и ни одной его картины из довоенного периода не осталось. Пришлось начинать с нуля в достаточно пожилом возрасте. И он создал великолепную и довольно трагическую серию, посвященную нашему городу. Это была серия акварелей «Разрушенный Киев», написанных с натуры. Их пообещали издать, но так и не издали, их пообещали закупить, но так и не купили. В его жизни были и светлые моменты – в 1945 году ему присвоили звание профессора и поручили руководство кафедрой рисунка и живописи в строительном институте.

Но благополучие в нашей стране таких художников, как он, не могло быть долгим. В период борьбы с космополитами за него взялись в Союзе художников. Обвинить его в космополитизме было очень трудно, и ему приклеили ярлык формалиста, хотя его живопись была явно реалистической, и исключили из Союза художников. Правда, в период оттепели в начале 60-х его опять восстановили.

Жил он в коммунальной квартире на улице Большой Житомирской в одной небольшой, но очень высокой комнате в старом доме. Стены комнаты были увешены картинами вплотную друг к другу, без зазоров. Жил он очень бедно, так как закупочные комиссии музеев боялись приобретать картины профессора-формалиста, и, если бы не помощь моего отца, ему бы пришлось совсем плохо. Его музей был в его комнате, которую посещали наиболее преданные ученики, многие из которых стали уже маститыми.

Мой отец в молодости тоже думал отправиться на учебу в Петроград, но в это время, в 1918 году, открылся Киевский архитектурный институт, куда он тут же поступил и в 1925 году закончил образование уже в реорганизованном Киевском художественном институте. Ему присудили золотую медаль, которую не дали, и он получил право на зарубежную поездку, куда его не послали. Зато его диплом отправили на конкурс проектов Госпрома в Харькове, и он был премирован. Это было очень почетно, когда его фамилия появилась в печати рядом с именами таких корифеев, как Серафимов, Щусев, Фомин. Он поехал в Харьков на строительство Госпрома. Должности для него не нашлось, и он начал работать в проектной группе волонтером. Вскоре его приняли в эту группу. В дальнейшем его оставили в Харькове, который был тогда столицей, и он там много проектировал, строил и участвовал во всевозможных конкурсах, возглавил кафедру архитектуры.