Фолко покосился на ряды роханцев. На лицах воинов он прочел явственное желание жить — тем более сильное, что минуту назад они были готовы сложить головы и уже попрощались с жизнью.
— Погодите! — срываясь на крик, из задних рядов появился, растолкав других, высокий воин с несколькими свежими сабельными ранами на лице. — Если эта четверка так ценна для них — нельзя их выпускать ни в коем случае! Этот безумец может и разменять свою жизнь на все наши — когда мы выйдем из укрытия. Убьем их! Убьем его! Поляжем все, но и они пусть кровью умоются! Рохана нет, что наша жизнь без него?!
Фолко немного знал говорившего. Если у других была надежда, что их близкие укрылись в горных крепостях, то этот сам похоронил отца, мать, жену и троих детей — все полегли после битвы на Исенской Дуге, когда дунландцы дорвались до лагерей. Человек повредился в уме от горя; однако подобных ему, лишившихся всего и живших лишь одним — навредить врагу как можно больше и с честью покончить счеты с жизнью, — было немало.
— Ты, воин, конечно, можешь убить меня и пленников, — бледнея, ответил горбун, и Фолко мог только гадать, что заставило побледнеть неустрашимого мечника. — Но я скажу вам больше. Я дам вам не просто пропуск — я покажу свободную дорогу к вашим. Там, на юге, — Санделло махнул рукой, указывая направление, — у нас тридцать тысяч гондорского войска на плечах. Идите к нему. Оставьте пленников и идите. Я готов остаться вашим заложником.
По рядам роханцев прокатился многоголосый взволнованный гул. Им дарили жизнь — но за что? Почему так важны эти четверо? Быть может, они знают нечто такое, перед чем все триста их жизней — ничто, песчинка?
— Мы принимаем твои условия! — крикнул Эофар, и роханский отряд взорвался криками.
Далеко не все кричали от радости, но несогласных было меньшинство.
— Марка все равно возродится! — надсаживаясь, крикнул своим Эоден. — Ей понадобится каждая жизнь. Вы будете нужны Эодрейду, когда он поднимет королевское знамя. Пусть эти четверо уходят.
«И уносят с собой место сбора остатков роханской армии», — добавил про себя Фолко.
Хотя хоббит страстно хотел жить, его грызло сознание, что они упускают нечто необычайно важное, — но что он мог сделать?
Пленников вытолкнули вперед. Санделло медленно поднял на них взор — и хоббит мог поклясться, что взгляд беспощадного мечника странно потеплел. Горбун неторопливо стянул плащ, сбросил кольчугу, развязал узлы на поножах. Бросил на траву меч, кинжал, еще один кинжал, покороче, вытащил из-за голенища.
— Готово, — сказал он. — Можете обыскать.
Торин молча вышел вперед. Руки гнома промяли каждый шов на одежде Санделло.
— А я скажу вам вот что! — вдруг загремел Торин. — Я пойду с ним в последнем ряду наших. Мой доспех вашим стрелам не по зубам! Так что шелохнитесь только, и я раскрою этому, — он ткнул в Санделло, — голову до самого живота! И еще вы дадите нам коней! Сотню! Ну же!
— Дайте им что они просят! — крикнул Санделло, поворачиваясь к своим. — А вы исполните свою часть, — обратился он к роханским сотникам.
Эофар и Эоден подтолкнули пленников. Те поспешили убраться восвояси, лишь Олвэн на миг задержался возле Санделло, обменявшись с ним взглядами. Горбун едва заметно покивал юноше, и Фолко был более чем уверен, что в этот миг горбун улыбался самой теплой и сердечной улыбкой, какую когда-либо случалось видеть хоббиту.
Роханцы готовились к походу. Спустя короткое время истерлинги пригнали обещанных лошадей. Санделло, по-прежнему безоружный и со связанными руками — предусмотрительный Торин постарался, — тоже сел в седло, подсаженный гномом. Торин опустил на лицо глухое забрало и поехал вплотную с конем Санделло. Обнаженный кинжал был приставлен к горлу горбуна — однако тот сидел спокойно, словно среди своих.
— А он действительно важная птица? — шепотом осведомился Эофар у хоббита. — А то не ровен час…
— Он правая рука Олмера… точнее, и правая и левая вместе…
Отряд шел всю ночь, забыв об усталости. Наутро с ликующими криками они увидели крупный отряд и знамена с Белым Древом.
Санделло сдержал слово.
Глава двенадцатая
УРАГАН НАД ЭРИАДОРОМ