Черноморский набат

Чокнулись и осушили.

Перед Качиони генерал-майор выложил указы о производстве того в полковники и награждении Георгиевским крестом. Одел на грудь и сам крест. Затем передал наставления от светлейшего и оплатил все венские долги старого корсара и бывших с ним капитанов.

В начале апреля Качиони и его спутники возвратились в Триест. Там Ламбро энергично приступил к формированию новой флотилии. В мае Качиони купил у купца Куртовича за 24 тысячи флоринов два судна – «Святой Спиридон» и «Святой Стефан», которые вооружил до зубов.

– Ставьте пушки, где только возможно! – говорил он. – Лишнего оружия не бывает!

У австрийцев Ламбро выгодно купил две канонерские лодки «Силу» и «Святую Варвару».

Новым флагманом возрожденной флотилии стал фрегат «Святой Георгий».

Между тем в Триесте у Качиони начались проблемы. Австрия вышла из войны и из Константинополя требовали немедленно выдворить корсаров из Триеста. Австрийцы, которые неплохо поживились за счет трофеев Качиони, вздыхали, но все прозрачнее намекали, что скоро им предстоит распрощаться.

– Дураки не понимают своей выгоды! – пожимал плечами Качиони. – Не хотят жиреть за нас счет и не надо. Я обоснуюсь в Морее, и пусть богатеют тамошние перекупщики!

Сказано – сделано. Вскоре Томара обратился к вождям южных областей Мореи с предложением устроить базу корсаров в Мани. Вести переговоры поехал хитрый капитан Дмитрий Григораки, который без особого труда убедил местных вождей в выгодах предприятия.

В августе «поверенный от всех греко-россиян в Майне» капитан Григораки прибыл на остров Каламо к Томара и вручил ему «Прошение жителей Порты Гайя и Поганя в Майне»: «Во удовлетворение желаний Вашего Превосходительства уступаем мы наши места для плацдарма и наш порт для флотилии. Для Вашего защищения будем иметь около 3000 человек сухопутных, и сколько можно будет, постараемся сыскать других для смотрения ваших судов. Сверх того обязываемся помогать Вашему превосходительству и на море, ежели захотят наши служить на судах. Все мы, офицеры, обязываемся служить Вашему Превосходительству на сухом только пути, а не на судах…

Все те, которые вступят из нас в службу, будут состоять под командою Антона Григораки (капитана, родного дяди Дмитрия Григораки), а он должен только давать свои рапорты.

К началу августа 1791 года во флотилии Ламбро было уже более двух десятков вымпелов.

– Мы готовы снова идти к Константинополю! – говорил он. – Если о чем я мечтаю, так это снова сойтись с проклятым Саит-Али и посчитаться за прошлое. Увы, с Саит-Али к этому времени уже посчитался Ушаков, а 11 августа Россия подписала перемирие с Турцией. Корсарам было велено возвращаться в свои порты.

По приказу Томара суда «казенной» флотилии и часть судов флотилии Качиони под командованием Николая Касимы ушли в Сицилию, а в Архипелаге остались лишь несколько судов под началом самого Качиони, который все еще жил надеждой на возобновлении боевых действий. Там старого корсара и застало известие о подписании мира.

* * *

Переговоры о мире начались в местечке Чистово. За отсутствием Потемкина их вел Репнин. Князь торопился, чтобы войти в историю и, торопясь, шел на уступки туркам. Примчавшийся в Яссы Потемкин устроил Репнину хорошую выволочку и отстранил от переговоров. Турки приуныли, все пошло не так, как им мечталось. А тут еще Ушаков с его Калиакрией! Императрица Екатерина не без злорадства писала про Юсуфа-пашу: «…И его высочество, заносившийся двадцать четыре часа тому назад, стал мягок и сговорчив, как теленок».

Именно Калиакрия лишила султана и его визиря последних иллюзий. В стане османских переговорщиков поселилась печаль.

– Всеми переговорами я буду заниматься сам! – заявил светлейший, и это значило, что турок он уж точно дожмет.

Но, увы, Потемкину так и не удалось подписать победного мира, к которому он приложил столько сил.

Протеже Потемкина в Вене граф Андрей Разумовский пытался в те дни уговорить Моцарта поехать послужить Потемкину. Но тот, уже чувствуя приближение смерти, торопился окончить свою таинственную «Волшебную флейту».

В это время в Яссах светлейший начал сочинять «Канон Спасителю». Все недоумевали, зачем это князю. Но светлейший уже знал, зачем.

«И ныне волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает, – писал Потемкин. – Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою, ею же носила Спасителя моего и не допусти погибнуть вовеки».

5 октября 1791 в степи в 40 верстах от Ясс по дороге в Николаев светлейший почувствовал себя плохо.

– Вот и все, – сказал он, – некуда ехать, я умираю! Выньте меня из коляски: я хочу умереть на поле!

Его вынесли и положили на попоны. Через час Потемкина не стало.

Для Екатерины смерть светлейшего была страшным ударом. По свидетельству современников, «при этом известии она лишилась чувств, кровь бросилась ей в голову, и ей принуждены были открыть жилу».

– Кем заменить такого человека? – повторяла она своему секретарю Храповицкому. – Я и все мы теперь, как улитки, которые боятся высунуть голову из скорлупы.