Черноногие

— Нет, право слово, нет, — возразил Ник, слегка постукивая ладонью по дулу длинного карабина. — Право слово, нет, хотя мне и очень бы хотелось потолковать с вами о деле, но у вас и без меня теперь дел выше макушки! Ну да, ей-богу так, а я ваш покорнейший слуга.

Кенет обратился к Морау.

— Напрасно, — сказал он сурово, — напрасно вы хотите скрыть действительные причины, побуждающие вас к таким поступкам. Если вы и не сознаетесь, я могу угадать их.

— Так к чему же спрашивать попусту? Будет ли какая-нибудь разница через сто лет после нас в том, дрался я за мужчину или за женщину? Если у вас есть мужество, которым вы только тщитесь или выставляете напоказ, к чему колебаться? Назначайте место, час и оружие.

— Хорошо, господин Морау, время — завтра, спустя тридцать минут после восхода солнца; место — красивая площадка, неподалеку отсюда, очаровательное место для могилы; оружие будет готово к вашим услугам. Нравятся ли вам эти условия?

— Да, за исключением одного: час недостаточно быстро пробьет, — сказал Морау, кладя руку на рукоятку пистолета, высовывающегося из-за пояса, — однако я умею ждать.

Улыбка мелькнула на губах Кенета.

— Вы ничего не сказали о секундантах, — заметил Марк.

— Вот мой секундант, — сказал Айверсон, указывая на Уинфлза, и, обращаясь к тому, спросил: — Ник, ведь я могу на вас рассчитывать?

— Ну да, ей-богу так, я ваш покорнейший слуга! — кивнул охотник, нежно поглядывая на свой карабин.

Саул Вандер, окончив приготовления к походу звероловов, беседовал с дочерью, сидя у входа в палатку.

— Совсем не понимаю твоей настойчивости, — сказал он, глядя на Сильвину. — Не могу и догадаться, почему и зачем. Понимаешь ли?

«Понимаешь ли?» — было любимым выражением старого проводника.

— Милый папочка, предположите во мне достаточно чувства и рассудка и поверьте, что моим желанием управляет не каприз и не минутная блажь. У меня есть важные причины, чтобы оставить эту колонию и оставаться под вашим непосредственным покровительством. Сознаюсь, охота к приключениям тоже соблазняет меня до некоторой степени, Может быть, от вас или от покойной матушки я унаследовала эту склонность. Вы мне часто рассказывали, что бедная матушка — да упокоит Господь ее душу! — очень любила неизмеримые равнины, озера, реки и горы Северо-Запада.

— Да, — отвечал Саул со вздохом, — она любила зеленые долины, высокие горы, тихие озера и журчание ручейков. Ладно, можешь идти с отрядом.

— Благодарю! О, благодарю, мой обожаемый проводник! — воскликнула Сильвина, целуя отца.

— Я ни в чем не могу отказать тебе, избалованное дитя!

Говоря это, он ласково ущипнул ее за подбородок, потом дал ей некоторые наставления на дорогу, сам же отправился к лагерю звероловов.

— Волк! — крикнула Сильвина, оборачиваясь к палатке.

В ту же минуту появился маленький индеец лет четырнадцати. Движения его были легки, осанка как у юного Аполлона. Его темно-красное лицо отличалось дикой, странной, почти обворожительной красотой. За несколько шагов от Сильвины он остановился, потупил черные глаза в землю и молча стал ожидать приказаний своей госпожи.

— Волк, — сказала она, рассматривая его с глубоким вниманием, — несмотря на твой коварный нрав и на природную индейскую гордость, до сих пор ты был мне верен и покорен. Исполни же и теперь мое приказание. Ты видел Марка Морау, когда он спускался к лагерю вчера и сегодня утром. Послушай же, мой дикий и гордый мальчик, у тебя такие зоркие глаза, как у рыси, и если ты так же хитер, как вся твоя порода, то ты многое прочитал на его лице и можешь мне сказать, что оно выражало.

— Восход Солнца, — заметил юноша, несколько обиженный, — ты забываешь, что Волк всего лишь отпрыск черноногих.

— Знаю, что другие оскорбляют тебя и упрекают происхождением от храбрецов черноногих, но я никогда не обращалась к тебе с обидным словом. Полно же ломаться перед своей госпожой, которая всегда снисходительна к тебе.

Мальчик медленно поднял глаза и остановил взгляд на Сильвине.

— Волк не жалуется, — сказал он, — Волк достаточно взрослый, чтобы заботиться о себе самому. Он носит нож при себе, а твой отец дал ему и карабин. Кто бы его ни обидел, белый или черный, все равно, Волк знает, что ему делать.

Из зрачков маленького индейца вылетали искры ярости. Успокоившись, он продолжал:

— Дева с лучезарным сиянием в глазах! Ты, могущая озарить светом самую непроглядную тьму, ты спрашиваешь у молодого Волка, что на душе у бледнолицего, и Волк тебе все скажет. Лисий хвост, — продолжал он, прибегая к иносказательному языку индейцев, — желает, чтобы свет Восхода Солнца блистал в его вигваме. Сердце его горит огнем ревности к юному потомку бледнолицых, который скитается около вашей палатки последние четыре дня. Лисий хвост постарается убрать его со своей дороги. Сумрачен, как гроза, был он сегодня утром, отправляясь в лагерь бледнолицых.