Черноногие

– Охотник, ты слишком запальчив и несколько необдуманно отнял эту жизнь, но, может быть, это послужит ему на пользу, – произнес квакер назидательно, – помни, что не я это сделал и что вся ответственность лежит на твоей душе.

– За этим дело не станет, – заверил Том, – да не потревожит вас рубец, сделанный мной, мне же дела до него как до прошлогоднего снега, и я готов дать целую кипу звериных шкур за удовольствие повторить этот номер. Долой нежности! Им тут не место. Вперед!

Сильвина привнесла в эту сцену свою долю впечатлений, свойственных ее полу. Насилие вызывало возмущение чистого, великодушного чувства, но, сознавая, что малейшее колебание будет роковым для всех троих, она старалась утешиться надеждой, что конец ночи принесет конец и страданиям. Страшное разочарование мгновенно разрушило ее надежды! Ночную тишину разорвал ужасный вой: «Гуп! Гуп!» – то был воинственный клич краснокожих. Авраам Гэмет мигом заколыхался, и было что-то чудесное в его многообразных движениях. Взмахивая топором, он рубил направо и налево, как молотильщик с цепом в руках, между тем как Том Слокомб с не меньшим усердием стрелял и заряжал свое ружье. Испуганная неожиданным нападением, да еще после таких сильных потрясений, Сильвина могла только молиться в душе за успех своих друзей, как вдруг две сильные руки подхватили и понесли ее в сторону от битвы. Все ее усилия освободиться были напрасны.

– Не пугайтесь, мисс Вандер, вас поддерживают не руки дикаря.

– Марк Морау! – воскликнула Сильвина.

– Верно, – сказал Марк Морау, – угадали, и конечно, вам было бы мудрено забыть голос, который вы так часто слышали.

– Пустите меня. Каковы бы ни были ваши намерения, я хочу идти своими ногами, – гордо сказала Сильвина.

– Как вам угодно, милая малютка, хотя очень жаль ваши прелестные ножки, которые пострадают от острых камней. Поспешим же, индейцы идут вслед за нами.

– Не надейтесь обмануть меня, Марк Морау. Ваше коварство мне известно. Вы предводитель этих индейцев и притворяетесь, будто бежите от них, – возразила Сильвина с негодованием.

– Ага! Мы, как видно, встречаемся на новом поприще, – сказал он дерзко, – перемена декорации, и я предстаю перед вами в новой роли.

– Не обольщайтесь, я вижу вас все в той же роли злодея, в какой вы и прежде были, – отвечала она с презрением.

– От вас зависит сделать из меня все доброе, что только захотите. Я вас любил – о, как я боготворил вас! Чем вы платили мне за эту пламенную страсть? Насмешкой, холодностью, презрением.

– Прибавьте: и ненавистью.

– О! Вы не знаете еще, каким упорством и какой отвагой отличается мой характер! – поспешил он заверить девушку.

– Мне все равно. Однако я попрошу вас возвратить мне свободу и прекратить преследования, настолько же постыдные, как и бесполезные. Могу заверить вас, что никогда не смогу взглянуть на вас иначе, как с недоверием и отвращением.

– Я живу только для одной цели, и эта цель – вы, – отвечал Марк. – Я не переменюсь и не хочу перемениться. Цели своей я добьюсь, хотя бы мне это стоило всего, что дорого человеку. Если понадобится, для этого я пожертвую честью, и даже жизнью. Подумайте хорошенько.

– Я уже думала, и мое решение непреклонно: я ненавижу вас, – отвечала Сильвина, и грудь ее высоко вздымалась от негодования.

Вне себя Марк с яростью схватил ее за руку и опять хотел подхватить, чтобы унести. Не имея столько физической силы, чтобы сопротивляться ему, она должна была покориться необходимости.

– Я уступаю силе, – сказала она, – но по крайней мере не будьте так жестоки. Мне больно от ваших пальцев.

– Вам больно? Но вам не так больно, как мне. Обмануться в надежде – разве это не жестокая боль? Не переживал ли я самой жестокой неизвестности с той поры, как в первый раз увидел вас? Перемены надежды и опасений разве не пытка? Скажите, неужели я один страдаю? Неужели ваша кровь…

– Ваши речи казались бы очень романтичными в какой-нибудь гостиной Нью-Йорка, Парижа или Лондона, – перебила она его, – но, согласитесь, что при настоящих обстоятельствах они не отличаются деликатностью. Прилично ли говорить подобным языком с молодой девушкой, которая не может вступить с вами в борьбу, не может даже вырваться из ваших рук? Вонзите сильнее ваши ногти в мою руку, никто вам не воспрепятствует, а вы, может быть, находите это достойным мужчины. Вот вы и разгневались. Уж не бить ли меня вы собираетесь? Ведь бывают и такие мужчины, которые не стыдятся ударить женщину!

Действительно, Марк Морау пришел в крайнее исступление. Хотя по виду предприятие ему удалось, но успех не обеспечил ему удовлетворения, на которое он рассчитывал. Слова Сильвины жгли его как раскаленное железо. Если бы она могла видеть его бледность, свирепо нахмуренный лоб, крепко сжатые губы, нервную дрожь, то, конечно, оставила бы насмешливый тон, который еще сильнее раздражал похитителя. Однако женский инстинкт внушил ей желание коснуться другой струны.