Чёрные ангелы в белых одеждах

— Ласточки залетают прямо в сени…

— Мы с папой лодку отремонтируем и будем рыбу ловить.

— Ты плавать-то не умеешь! — поддела Маша.

— В этом году научусь, — солидно заметил Дима.

Прошлой осенью отец купил в деревне небольшой старый дом с яблоневым садом и огородом. Озеро с поэтическим названием Лунное находилось в ста метрах. Русская баня была на берегу у зарослей ивняка. В Богородицком всего десять дворов, причем в шести жили дачники, приезжающие сюда на лето. Дом умершей старухи — продали его ее родственники из Риги — был в запущенном состоянии, крыт прогнившей дранкой с рубероидными заплатами, ветхий сарай и хлев вообще без крыши. Забор из жердин повалился. Зато и стоил дом с баней всего тысячу рублей, по нынешним временам — это почти даром. В доме главенствовала огромная русская печь, много лет не беленая, на ней можно было спать всей семьей. Отец задумал расширить дом, приделать к нему веранду. Хотя все было убого, в туалет приходилось бегать на конец участка, все равно Маше и Диме в деревне очень понравилось, почти все время они проводили на озере. Можно было не бояться в нем утонуть, потому что у берегов оно было мелким, даже лодку приходилось шестом толкать, чтобы выбраться на глубину. Там, на середине, было, конечно, глубоко. В озере водились щуки, лещи, плотва, окуни и судак. Встречались, правда редко, и раки. Дима и Маша вместе с отцом ловили их ночью с электрическим фонарем, поймали три штуки. Один бурый пупырчатый рак прихватил клешней Диму за палец, но отец быстро разжал клешню. Мать рыбалкой не увлекалась, она бродила по лугам и собирала лекарственные травы. Когда Маша принесла домой охапку полевых цветов, мать поставила их в трехлитровую банку с водой, но попросила больше цветы не рвать, мол, дома они быстро умирают, а на воле долго живут и радуют глаз. Любишь цветы — иди на луга и любуйся на них, а зачем их убивать?.. Леса поблизости не было, нужно пройти километра полтора до него. Сначала начинался редкий смешанный лес с кустарником, а потом все чаще встречались сосны и ели. Местные говорили, в бору осенью можно набрать белых грибов. В общем, месяц, который ребята провели в Богородицкой, пролетел незаметно в делах и заботах. Дима деятельно помогал отцу приводить запущенный, захламленный дом в порядок — ему нравилось это дело. Особенно разбирать ящики и коробки с ненужными вещами, которые обычно хранят на чердаках и в сараях. Отыскал граммофонную трубу, ржавый утюг, в который засыпают раскаленные угли, позеленевшую лампу, похожую на волшебную лампу Аладдина Помогали мама и Маша, но отец старался их не перегружать. Работа-то была в основном мужская: рытье ям для столбов, приколачивание к сухим жердям штакетника, строгание рубанком досок, латание рубероидом совсем прохудившейся крыши. Да и мало ли по дому дел? По-настоящему перестраивать дом отец решил с весны этого года, но вот уже весна на дворе, а он все еще никак не может вырваться в деревню. У него сейчас и в городе забот по горло.

В дверь позвонили: Дима бросился открывать.

— Спроси, кто там, — крикнула ему вслед Маша. У родителей были ключи и они не звонили в дверь. Пришел Толик Пинчук. Не поздоровавшись с Машей, буркнул:

— Айда на улицу, по Суворовскому с трехцветными флагами и плакатами толпа идет к Смольному. Знаешь, что я прочитал: «КПСС — вон из здания Института благородных девиц!» Кто это такие благородные девицы? — стрельнул он глазами в сторону Маши, — Откуда они взялись? Папа говорит, у нас одни только проститутки…

— Выставлю за дверь, — пригрозила Маша.

— Они к нам и домой ходят лечиться…

— Твой папа с такими только и имеет дело, — рассудительно заметила девочка.

— Он всех лечит, — вступился за отца-венеролога Толик.

Черноголовый, светлоглазый и угрюмый не по годам, Толик был высоким мальчишкой и уже ходил в первый класс. К девчонкам почему-то относился с презрением. Это, наверное, еще от отца передалось. Хотя венерологу и грех было бы жаловаться на клиенток, он на них много зарабатывал.

— В Смольном до революции был Институт благородных девиц, — просветила их Маша, — А вот института благородных юношей в России никогда не было.

— Я только посмотрю — и домой? — глянул на сестру Дима. Демонстрации, уличные митинги притягивали его как магнитом.

— И я с вами, — сказала она, помня наказ матери не оставлять без присмотра младшего братишку.

Толик еще больше нахмурился, зашмыгал носом, но промолчал: с Машей бесполезно спорить, и потом, она могла его и запросто из квартиры прогнать. Такое уже было, когда он произнес матерное слово, подхваченное на улице. Помнится, она ему еще и пинка дала в придачу, когда он вылетал из прихожей на лестничную площадку.

— Этот длинный Костя, с которым ты из школы вместе ходишь, вчера с Витькой Носовым подрался на заднем дворе, — вспомнил Толик.

— Чего его понесло? На задний двор? — складывая тетрадки и учебники в стопку, спросила Маша.

— Витька Нос ему морду начистил…

— Как ты вульгарно выражаешься, Толик! — покачала пушистой головой с черным бантом девочка.