Черные дельфины

— Нужно идти. У Дэна вечером клиентка, Катя останется одна.

— Я тебя отвезу. — Эдик помрачнел. — А этим сомнительным наследником я сам займусь — положись на меня.

— Незаменимый ты мой друг! С самого детства.

Инга закашлялась.

— Ты не заболела?

— Что-то горло першит.

Когда они сели в машину, Эдик включил печку и подогрев сидений на полную мощность. Инга оглядела двор, дорогу — вроде бы никого.

— А почему, интересно, он назвал тебя Далидой? — вдруг спросил Эдик.

— Меня?

— Ну, ту даму, от имени которой ты ведёшь переписку.

— Аватарка Cуховой похожа на неё, — ответила Инга.

Я сказала «меня». — «Он назвал меня Далидой». Я уже связала её судьбу со своей. Но ведь и правда есть сходство: мы обе провели детство не на родине, а в восточных странах. Её бывшие возлюбленные совершили самоубийства. А что, если Харон придумал этот образ не для Суховой? А для меня? Он меня вычислил! Надо срочно связаться с Indiwind. А вдруг Indiwind сам связан с Хароном? Я же до сих пор ничего про него не знаю! А что, если он и есть Харон??

* * *

— У каждого врача своё кладбище пациентов.

Жанна Чирикова, супруга Антона Чирикова — хирурга, сделавшего себе харакири, затянулась и выпустила дым в сторону. Жилистая, ширококостная, под глазами мешки, скобки морщин вокруг сжатых губ.

Инга уже слышала эту фразу от Холодивкер. Она обычно заканчивала её так: «А я решила сразу перейти к этому этапу жизненного цикла пациентов».

— С опытом то ли смертей становится меньше, то ли относишься к ним проще. Скорее второе, мы же не участковые терапевты, у нас в принципе высокая смертность. Бывает, организм слабый или опухоль поглотила все здоровые клетки, уже и вырезать нечего. Всякое случается, но родственникам разве объяснишь? Они всё равно считают тебя виноватым. Но за годы вырабатываешь в себе равнодушие к таким вещам, иначе можно сойти с ума. Говоришь себе: «Я сделал всё что мог». И это правда. Но вот с близкими не работает. Там всё по живому, свежо, будто ты опять интерн.

Безрадостный задний двор больницы оглашался вороньим граем. К подъезду приёмного отделения подъехала «скорая». Это был мир, противоположный тому, в котором жила Инга, и тут она чувствовала себя в безопасности, уверенная, что никто здесь не знает ни про её блог, ни про расследования.

— Поэтому мы избегаем оперировать своих. Но Апрельский вцепился в Антона мёртвой хваткой: «Я только тебе доверяю! Никто, кроме тебя, не справится. Золотые руки, светлая голова!» Но ведь Антон не бог! Там случай был фактически безнадёжный! Сколько я его отговаривала: «Не надо! Ты потом себе не простишь». Но он только и знал: обязан помочь, вернуть долг.

— Апрельский умер во время операции?

— Нет, позже, от осложнений. Отторжение. Организм не принял — обычное дело. Но Антон не смог смириться.

— А о каком долге шла речь? — Инга поёжилась: воздух был обжигающе холодным, как перед первым снегопадом. На крыльцо вышли двое врачей в синей униформе с коротким рукавом. Один снял шапочку и стал энергично массировать потную лысую голову. Второй покосился на Ингу, потом обратился к Жанне:

— Ты биопсию Муртазиной видела?

— Да, я в курсе. Завтра на консилиуме назначим. Тянуть нельзя, — ответила Жанна, загасила сигарету, кинула её в срезанную пластмассовую бутылку — к прелым листьям, опарышам окурков в тёмно-коричневую воду и повернулась к двери: — Давайте зайдём. Холодно.

Инга вошла в больницу следом за ней. Они прошли тёмными коридорами подсобных помещений.

— На свой этаж не приглашаю, у наших пациентов нулевой иммунитет, им лишние бактерии ни к чему.

Они сели в плохо освещённом закутке, где пахло карболкой, табаком и варёной капустой так интенсивно, будто все больничные запахи вызревали сначала тут, а уже потом разносились по коридору.

— Вы говорили о долге Апрельскому, — напомнила Инга.

— Какой там долг! Это так, с юности у них. Купались в карьере весной. У Антона ногу судорогой свело, а Апрельский его вытащил.

— То есть спас?

— Там было не так уж опасно. Но Антон слишком много значения придавал всему этому. Был бы один — справился, выплыл бы сам, куда бы он делся при его силище. Но Апрельский всё время давил на это обстоятельство. Мне было даже неловко, что он так часто припоминает Антону своё благодеяние.

— Что было после смерти Апрельского?