Черные крылья Ктулху — 2

Каким-то образом Уокеру удалось убедить ее, что мотель «Перекресток» является для них сейчас самым подходящим местом обитания. Отсюда они могли направиться в Нью-Мексико, Аризону или Юту, а могли развернуться и двинуть назад в Денвер. Можно было бы даже вернуться домой, в Вайоминг, если бы вдруг возникла острая необходимость снова оказаться в этом штате. Правда, для того чтобы поехать хоть куда-нибудь, пришлось бы приобрести новую машину — их старая еле-еле доползла до «Перекрестка», после чего буквально развалилась на части. «Но у нас есть масса вариантов» — так он говорил Энджи. Лгал, конечно. Она была глупой коровой и самую глупую вещь в своей жизни совершила, когда влюбилась в Уокера.

На четвертый день их пребывания в «Перекрестке» Уокер сделал интересное открытие. Он постоянно что-то вырезал ножом из дерева. Не потому что питал к этому занятию любовь — просто всегда так делал. В этот раз он отыскал подходящую деревяшку и отправился на тот прямоугольный участок, где росли кактусы и где прежде находился плавательный бассейн. Уокер называл его «невидимый плавательный бассейн», а иногда — просто «бассейн». Там он уселся на песок, скрестил ноги и принялся обрабатывать деревяшку, не обращая внимания на палящее солнце, лучи которого нещадно жгли ему голову, точно к ней поднесли раскаленный утюг. Он уже наполовину вырезал фигурку — голова в форме банана с неглубокими впадинами глаз и рваной раной рта, — когда рука его вдруг дрогнула, нож соскользнул с дерева и распорол ладонь. Движение это было неторопливым, явно преднамеренным и безразличным к последствиям.

Некоторое время Уокер просто смотрел, как кровь сначала медленно капает с руки, а потом уже льется струей на песок, и только тогда остановил кровотечение, оторвав кусок ткани от подола рубашки. Кровь тем временем сгустилась, почернела и разделилась на четыре рукава, текущих в разных направлениях. Затем каждый из этих потоков затвердел, сократился в размерах, они одновременно оторвались от земли и превратились в карикатурные четыре ноги, пытающиеся нести округлое, образованное из крови тело. Вот оно попыталось вырастить себе голову со сверкающими глазами, но внезапно вся эта масса рухнула и расплылась на песке в бесформенное пятно.

«Пока недостаточно сильное, — подумал он, — но все еще переменится».

Большую часть последующих нескольких дней Уокер провел, сидя в старом шезлонге, который он поставил позади здания мотеля. Обшивка шезлонга выгорела со временем и во множестве мест зияла прорехами — через них наружу вылезала потерявшая первоначальный цвет набивка, напоминая внутренние органы раздувшегося трупа утопленника. Пахла эта штуковина гниющими морскими водорослями — что удивительно, ведь здесь было так сухо, а самыми большими «водоемами» были лужи, остающиеся после мытья автомобиля, — но Уокер всегда находил этот аромат приятным. Ему он казался самым древним запахом на Земле, тем запахом, который, должно быть, учуяли ящерицы, когда впервые выбрались из океана на сушу.

Он установил шезлонг таким образом, чтобы можно было наблюдать пустыню, которая раскинулась позади мотеля, вдаль от шоссе, проходящего через юго-западные районы штата Колорадо и убегающего дальше на запад. Пустыня была такой же ровной и однообразной и такой же безукоризненно светлой или безукоризненно темной, как океан, — зависело это от времени суток и от местоположения солнца и луны. Столь многое зависело от этих факторов, а также от тех тварей, что ждали за пределом, — намного больше, чем подавляющей части человеческих существ суждено когда-либо узнать.

Где-то там, в глубине этой пустыни, на самых дальних ее рубежах, которых только мог достичь самый острый человеческий взор, лежали затененные песчаные дюны и вышедшие на поверхность пласты каменистых пород, древние конусы пепла и меса — высящиеся на фоне неба холмы с плоской вершиной. Уокеру никогда не доводилось бывать в подобном месте, но именно оно преследовало его в снах большую часть жизни.

Каждый день Уокер садился в шезлонг, используя карнизные свесы крыши мотеля в качестве мало-мальского укрытия от палящего солнца, клал на колени блокнот, ставил перед собой переносной синий холодильник, полный пива, и созерцал те далекие, едва различимые ландшафты в ожидании каких-то изменений, или чьего-то явления, или хотя бы просто перемен в своем собственном восприятии. «Я строю планы на будущее, прикидываю наши финансовые возможности» — так он объяснял Энджи, и, разумеется, она верила. Если бы только она бросила взгляд на блокнот Уокера, она бы увидела в нем грубые наброски людей и животных — их пожирали мерзкие твари, чьей единственной целью в жизни было пожирать других, — или длинные письма, обращенные неизвестно кому и написанные языком, который могли бы воспроизвести лишь единицы из ныне живущих. Впрочем, в любом случае она бы, конечно же, ничего не поняла из увиденного. Имей Уокер чувство юмора, он мог бы сказать ей: «Это письмо от моего отца». Но он так не говорил, потому что никогда не видел смысла в шутках.