Черные листья

Они еще затемно выехали на Дон — Павел, Клаша и Виктор Лесняк. Идея принадлежала Клаше. «Провожать осень, — сказала она, — надо не в городе. В городе нет настоящей природы, и здесь мы ничего не увидим. А увидеть хочется многое…»

Выехали они на собственной машине Лесняка — темно-шоколадного цвета «Жигулях». Приобрел машину Лесняк всего неделю назад и водить ее по-настоящему еще не научился. Когда трогал с места или переключал скорость, машина у него резво, рывком, прыгала вперед, и Клаша, сдерживая смех, говорила Павлу:

— Сильный мотор! С ходу берет…

Павел соглашался:

— У меня даже сердце замирает.

Лесняк молчал. Поглядывал в зеркальце на своих пассажиров, устроившихся на заднем сиденье, и молчал. Типы! Вместо благодарности языками чешут.

Впереди, сразу за мостиком, начинался подъем. Лесняк плавно выжал муфту сцепления, переключил на вторую скорость, но вместо того чтобы нажать на газ, нажал на педаль тормоза. Правда, ошибку он тут же исправил, но машина, вначале резко остановившись, с такой силой дернулась вперед, что Клашу и Павла вдавило в спинку сиденья. Клаша громко икнула, а Павел, шепелявя, сказал:

— Яжик прикушил. Шильно прыгает. Мотор — жверь!

— Как на скачках, — заметила Клаша. — Прыг, скок. Мотор и вправду зверь. Наверное, тыща лошадиных сил.

Лесняк съехал на обочину, молча вылез из машины и, открыв заднюю дверцу, мрачно предложил:

— Вытряхивайтесь.

— Куда? — спросила Клаша.

— К чертям собачьим. На скачки. Кому не нравится машина, могут топать пешком. Ясно? Или, может, кого-то не устраивает водитель?

— Что ты, Витенька! — горячо воскликнула Клаша. — При чем же тут водитель? Водишь ты классно. Это конструкция такая. Все «Лады» прыгают, как звери. У любого спроси. Скажи ему, Павел.

— Прыгают, — подтвердил Павел. — Новая модель, говорят, появилась, у нее рекордный прыжок — три метра. Тоже с места берет…

— Тоже с места? — Виктор схватил Павла за руку, потянул из машины. — Давай вытряхивайся, прыгун. И ты, «конструкция».

— Я не пойду, — сказала Клаша. — Холодно. Можно замерзнуть. Насмерть. Потом тебя же и обвинят. Виктор Лесняк, скажут, убийца. Бандит. А я не хочу, чтоб о тебе так говорили, Витенька. Я же горячо тебя люблю.

— Я тоже горячо тебя люблю, — улыбнулся Павел. — Давай лучше ехать.

— Ну и типы! — сказал Лесняк. — Разных типов видал, но таких… Я вам это припомню.

Они подъехали к Дону и вылезли из машины в тот момент, когда солнце только-только всходило из-за поймы. Еще не совсем опавшие листья кленов и дубов горели, словно охваченные пожаром. По окоему тянулась белая нитка — след реактивного самолета, — медленно размывалась, розовела, становилась похожей на тонкое кружево, связанное искусными руками. Розовело и одинокое облако, плывущее из-за излучины вдоль еще не проснувшейся реки. Оттуда же, из-за излучины, слышались приглушенные утробные звуки… «Клех, клех, клех» — рыбак стучал по воде квоквой, приманивая сома. Звуки эти тонули в глубине реки, потом будто вновь поднимались со дна: «Клех, клех…» — и опять тонули…

Дон заметно обмелел: последние дни беспрерывно дул верховой ветер, гоня и гоня уже потемневшую воду к морю. Обнажившиеся корни наклонившихся к реке деревьев стыли в холодном, с первыми утренними заморозками воздухе, сохли, отмирали, и деревья, точно обреченные живые существа, печально, с предсмертной тоской и тревогой глядели в помутневшее зеркало Дона. Вот нежданно-негаданно еще раз вырвется из-за холмов ураганный ветер, вздыбит крутые волны, черной бурей просвистит над берегом, и — кто знает? — удастся ли выстоять этим деревьям, хватит ли у них жизненных сил удержаться и не погибнуть?

— Тяжко им, бедолагам, — ни к кому не обращаясь, сказал Павел. — Люди-человеки не шибко помогают природе. Любоваться ее красотой — это мы пожалуйста, болтать языками — тоже, а побольше делать для нее — рук не хватает.

— Не ждите милостей от природы, люди-человеки, вы столько ей напакостили, что стали ее врагами, — проговорил, усмехаясь, Лесняк. — Так сказал мой друг Никита Комов в минуту откровенности.

— Сгущает твой друг, — заметила Клаша. — Павел тоже сгущает. Человек не может быть врагом природы. Иначе он погибнет вместе с ней.

— Вот-вот, — возразил Павел. — Занимаемся самоутешением. Самообманом. А по мне, надо драться за каждое гибнущее дерево, за каждый кустик, за каждую травинку. Драться, Клавдия Алексеевна Селянина! И работать. Помнишь, мы ездили с тобой на «ракете» по Дону? Помнишь, сколько видели упавших в воду таких гигантов? Сотни и тысячи! От края до края нашей великой реки. Будто скелеты, сброшенные с обрывов. Усохли, сгнили когда-то могучие корни — и смотришь теперь на них, будто тянут они к тебе худые руки. Сгущаю? У тебя не болит душа?

— Болит.

— Ну и то слава богу. Значит, ты еще человек.

— Спасибо за комплимент…

— Ладно, ботаники, давайте лучше разжигать костер, — сказал Лесняк. — И любоваться тем, что еще осталось в двадцатом веке. В двадцать первом этого уже может не быть…