Черные перья. Работа для гробовщика

– Да. Но чего ты так боишься?

– Ничего. Это как раз то, о чем тебе следует забыть. Оставь эти мысли. Отбрось их от себя. Превратись в бездумный овощ. Не думай вообще ни о чем. Не пытайся вычислить, сколько будет дважды два. И держи Габриэллу в узде. Уложи в постель и запри дверь, сама оставаясь снаружи.

– Ты собираешься отплыть в Голландию?

Дэвид тихо выругался.

– Я не должен был говорить тебе об этом, – сказал он. – Но сорвалось с языка, как случается с каждым из нас. Непростительно. Эта одна из тех вещей, о которых ты не должна никому рассказывать. Никогда. Обещай. Дай мне слово.

– Обещаю, – отозвалась Фрэнсис. – Честью клянусь.

Она услышала, как во мраке Дэвид шевельнулся, а потом вдруг склонился и поцеловал ее, снова обняв так крепко, что, несмотря на нахлынувшее на нее облегчение, она одновременно ощутила даже боль в тисках его сильных рук. А уже через секунду Дэвид оставил ее одну и двинулся вдоль края крыши.

Глава 17

– Они передают по радио очень точный словесный портрет, о чем приходится лишь сожалеть. Начали еще со вчерашнего вечернего выпуска новостей без двадцати двенадцать. Вот дурачок. У него же нет шансов сбежать. У нас слишком маленькая страна, чтобы спрятаться в ней надежно, – угрюмо сказал Годольфин и отодвинул от себя тарелку.

В столовой дома 38 стояла невыносимая духота, а включенный электрический свет вносил путаницу во время дня (дело шло к полудню), подчеркивая затянувшийся период безвременья, воцарившийся здесь уже давно. Фрэнсис, сидевшей по другую сторону стола перед нетронутой чашкой чая, опустив подбородок на сложенные перед собой ладони, события прошлого вечера уже представлялись бесконечно далекими. Сценой из прошлого, помнившейся смутно, однако наводившей страх. В доме был полный хаос. Привычный уклад жизни оказался окончательно нарушен, и создавалось ощущение, не оставлявшее нигде, что находишься внутри осажденной крепости.

Как только распространились известия о втором убийстве, толпа зевак вернулась на площадь. Только старомодные жалюзи, плотно закрытые, стали хлипким барьером между обитателями дома и любителями «жареного», терпеливо выносившими дождь и пронизывающий ветер.

Поданная еда представляла собой странную смесь – нечто среднее между завтраком и обедом. Миссис Сэндерсон старалась изо всех сил, но сейчас то, что они употребляли в пищу, являлось наименее важным из стоявших перед ними вопросов, а потому Норрис, с трудом сохраняя достоинство, сновал между кухней и столовой с подносами, где на старинном фарфоре и начищенном серебре соседствовали картофель, холодные сосиски, ветчина, джем и кофе.

Холл и лестничные площадки превратились в захваченную неприятелем территорию. Там власть принадлежала полиции. Сыщики с трудом сдерживали напор пытавшихся проникнуть в дом репортеров. И лишь одна из медсестер в накрахмаленном халате и в предусмотрительно заготовленной мягкой обуви проходила сквозь это скопище людей, спускаясь за водой в кухню и возвращаясь обратно.

Инспектор Бриди провел тщательный обыск в обоих зданиях. По его приказу были вскрыты полы и осмотрено пустое пространство под паркетными досками, взрезаны матрацы, размонтированы водосточные трубы. Но все было напрасно. Орудие, с помощью которого убили Роберта Мадригала, а затем и Генри Лукара, бесследно исчезло. Как будто его никогда и не существовало.

Никому в доме больше не удавалось выспаться. Бесконечные допросы продолжались часами, и первоначальное раздражение, которое они вызывали, сменилось мрачным терпением, только и позволявшим выносить их. Даже на прошедшем огонь, воду и медные трубы Годольфине эта пытка начала постепенно сказываться. Еще одна пара глубоких морщин пролегла по обе стороны его рта, а когда он хромал по дому, опираясь на трость, на руке, сжимавшей рукоятку, под желтоватой кожей вздувались вены.

Фрэнсис даже не представляла, как сама выглядит со стороны, но ее это не волновало. Бриди, с тревогой начавший ощущать, что почти влюблен в нее, видел призрачно-бледное создание с огромными, полными боли и тоски глазами. При каждом удобном случае он пытался заставить ее что-нибудь съесть, порой прибегая к командирскому тону.

– Молодой дурачок. Ведет себя как последний осел, – произнес Годольфин, но тут же одернул себя: – Простите мои слова, – добавил он. – Не следовало мне затрагивать эту тему. Как я понимаю, вы с ним помолвлены? Тогда лучше было промолчать.

Годольфин смотрел на Фрэнсис с нескрываемым интересом в темных глазах, и она подумала, как часто люди в моменты стресса отмечают ничего не значащие детали, например что белки глаз все еще оставались желтыми после перенесенной путешественником лихорадки.

Стоило Годольфину вспомнить о ее помолвке, и в нем вновь пробудилась волна энергии.