Черные шляпы

— Совсем недавно ты мог бы увидеть здесь Лилиан Рассел, скользящую между столиками, с длинным шлейфом шуршащих шелков позади нее, — сказал Бэт в промежутке между заглатыванием устриц. — Играл бы цыганский оркестр. Это незабываемо.

— Хм, только и ответил Уайатт, расправляясь с полдюжиной крабов.

— Напротив сидит Бриллиантовый Джим Брэди с огромной салфеткой, заткнутой за воротник. Этот парень съедает шесть-семь омаров за раз. Твой приятель Мизнер, из Нома, как-то сказал, что Брэди ест устриц, посыпая их клемом, а стейки посыпает телячьими котлетами.

— Угу, — ответил Уайатт, принимаясь за следующего краба.

— Мне достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть их всех… Зигфельд и Анна Хелд. Чарльз Фроман. Виктор Герберт. Еще один твой товарищ, с Аляски, Рекс Бич, тоже любил бывать здесь, и еще О. Генри, этот автор рассказов. Отличное место.

— И что же случилось?

— Что случилось со всеми приличными местами, где подают омаров, в этом городишке? «Сухой закон»! Мужчины отправились на войну, а в это время их жены, оставшиеся дома, протолкнули эти проклятые запретительные законы. В ресторанах Ректора и Дель Монико нельзя использовать вино даже в готовке! Мужчина не может позволить себе поставить рядом с приличной закуской даже бутылку шампанского!

Чтобы подчеркнуть весь абсурд ситуации, Бэт глотнул ледяной воды.

— И теперь Дель Монико закрывается! — продолжил он свою тираду. — А это место может сменить свое название на какую-нибудь французскую белиберду. Представляешь?

— Как стейки?

Стейки были превосходны, огромные, с кровью, такие, какие любили они оба, но Бэт не унимался:

— Все превосходные старые бары, отличные рестораны и чудесные кабаре закрывают свои двери, а эти проклятые нелегальные кабаки берут верх.

— Нелегальные кабаки, — задумчиво произнес Уайатт. — Сын Дока, Джонни. Так он в это ввязался?

Они собрались пить кофе.

Бэт кивнул, размешивая сахар.

— Лучше бы он занялся честным бизнесом, как его отец.

— Зубоврачебным, ты имеешь в виду.

— Черт подери, нет! Игрой! — сказал Бэт и заговорщически наклонился к Уайатту, понижая голос, хотя соседние столики были пусты. — Он чертовски хорош в игре, Уайатт. Он читает людей и карты.

— Вполне достойно сына Дока.

— Некоторое время назад Джонни сыграл с большой ставкой с одним парнем в отеле «Сент-Френсис». В той игре участвовал еще один парень, который ходит в окружении толпы легавых. С Ротштайном.

— Арнольдом Ротштайном?

Бэт кивнул.

Ротштайна называли мозгом нелегального Нью-Йорка. Он был известным посредником, провернувшим фальсификацию последней Мировой Серии. Что возмутило Уайатта как поступок чертовски ловкий и абсолютно не американский по духу.

— В любом случае, это было за пару недель до вступления в силу этого проклятого закона Волстеда, — продолжил Бэт. — Парень, которому принадлежали шесть салунов по всему городу, поставил все шесть, плюс весь запас спиртного, на тузов против валетов.

— Кто же упрекнет его?

— Он сам, — ответил Бэт, подняв бровь. — У Джонни были четыре двойки.

Уайатт отпил глоток черного кофе.

— Парень, владеющий салунами, должно быть, был несколько безрассуден накануне вступления в силу «сухого закона».

— Безрассуден, пьян и подавлен, глядя на общее состояние своих дел. Это, плюс четыре двойки, все, что ему потребовалось.

— И что случилось?

— Он расплатился. И покончил с собой неделю спустя.

Уайатт нетерпеливо потряс головой.

— Не с владельцем салунов — с Джонни. Что ему было делать с шестью салунами накануне введения «сухого закона»?

— Ох. Он оставил себе запасы выпивки и продал салуны обратно Ротштайну за кучу денег… которую использовал, чтобы купить старый особняк на западном конце Сорок пятой.

— И что это означает?

— То и значит. Дом Холидэя. Я отведу тебя туда.

— Сейчас?

— Нет, черт подери! — ответил Бэт, бросая салфетку и беря в руки чек. — Сначала мы сходим на бои.

«Мэдисон-сквер Гарден» представлял собой дворец из желтого кирпича и белой терракоты, центральную башню которого венчала статуя обнаженной Дианы-Охотницы. «Неподходящее место для матчей по боксу», — подумал Уайатт.

Длинное здание, протянувшееся от Мэдисона до Четвертой авеню, между Двадцать шестой и Двадцать седьмой, дало приют (среди прочих) театру, ресторану, концертному залу и саду на крыше, где десять или пятнадцать лет назад уважаемый архитектор, его построивший, Стэнфорд Уайт, был застрелен мужем его бывшей любовницы Гарри Toy, психованным миллионером из Питтсбурга. Не надо было быть ньюйоркцем, чтобы знать об этой прелестной танцовщице, Эвелин Несбит, и той ссоре, которую она вызвала. Достаточно было прочитать «Полицейскую газету».

Уайатт читал ее.