«Черный археолог» из будущего. Дикое Поле

«Господи Боже мой! Почему же такие выродки, открыто противостоящие свету истинной веры, могут свободно ходить по земле? Отчего на них не проливается Твой гнев? По какой причине самые Твои преданные и самоотверженные слуги не имеют на эту землю доступа, вынуждены таиться здесь? Ведь явно с нечистой силой связан этот негодяй!»

Гетман пожалел, что недавно выступал за прощение Срачкороба.

«Нет предела человеческой неблагодарности!» – окончательно осознал Пилип. От этого болезненно защемило его сердце. Он понял, что погрязшие в грехах казаки обречены на вечные адские муки. Именно обречены, нет им спасения.

Между тем его вели казнить. Пилипов взгляд давно сам собой прикипел к большому дерюжному мешку, к которому его, вывернув до боли руки, тащили. Держал мешок, конечно же, разодевшийся, как на важный праздник, проклятый колдун Васюринский. Старый враг, будто охраняемый нечистой силой от него, верного слуги Господа. Растянув горло мешка пошире, характерник ехидно ухмылялся, глядя на своего наказного гетмана. Бессовестные гайдамаки воткнули Пилипа, еще час назад имевшего право распоряжаться их жизнями по своему усмотрению, в мешок, как свиную тушу.

– Пшепрашам за беспокойство, просим пана гетмана в достойное его место! – услышал-таки Пилип слова своего врага в момент предпоследнего акта своей казни.

«Подлый предатель! Устроил мятеж, грязно интриговал, о богопротивном колдовстве и говорить нечего! Еще и издевается над неправедно поверженным!»

– возмущался гетман, очень грубо запихиваемый в мешок. Не церемонясь, казаки приподняли его, чтоб засунуть жертву в дерюжное узилище полностью. То, что их недавний командир оказался там вниз головой, их не смутило ни в малейшей степени. Как не тронул их и его вскрик от боли. Со злорадными комментариями они завязали горло мешка веревкой и, не задумываясь об ощущениях казнимого, поволокли его по земле. К реке, куда же еще? Одни волокли, другие не ленились лупить по мешку палками.

«Больно! Больно же! Да спаси же меня, Господи! Ведь утопят, действительно утопят!»

Заныли новые ушибы и старые раны, острая боль пронзила все тело от вывихнутого при сдирании перстня среднего пальца правой руки. Пилип осознал наконец, что чуда спасения его из лап взбесившихся казаков не будет, и тоскливо завыл. Настолько громко, что был услышан всеми в шумной толпе. Но никакой жалости казаки, жаждавшие казнить своего недавнего командира как можно более позорно, не испытали. Еще веселее и радостнее закричали, залихватски засвистели, энергичнее поволокли мешок с казнимым. Пилипу показалось, что тащили его нарочно по кочкам, не забывая награждать пинками.

Наконец-то это сумасшествие прекратилось. Но увы, не от наполнения казацких душ добротой или милосердием. Они подняли мешок с кочек, раскачали его и бросили. Несколько мгновений, пока продолжался полет, Матьяш надеялся, что в последний момент они передумали и бросили его на песок. Пошутили. Пусть по-дурацки, что с быдла возьмешь, но передумали казнить своего гетмана. Однако мешок плюхнулся в холодную реку и быстро, почти мгновенно – дерюга от воды не защищала – она вытеснила из него воздух. Пилип стал захлебываться и… проснулся. Весь в поту, с бьющимся со страшной силой сердцем и напрочь пересохшими горлом и ртом.

Хотел выпить воды, но передумал. Понял, что вода успокоиться не поможет, нужно что-нибудь покрепче. Встал с походного ложа, зажег – не с первого раза, руки от кошмара тряслись – свечу. В ее неярком свете Матьяшу стало немного легче. Откинул крышку своего походного винного погребца, сундучка с разрисованными стенками. Потянул оттуда за горлышко начатую бутылку, одновременно подняв свечу, высматривая чарку. Наконец обнаружил ее под своей же кроватью. Грузно, будто старик, сел на ложе, поставил подсвечник на ларец у изголовья, уже было намерился щедро плеснуть, когда обратил внимание, что достал из сундучка бутылку с «иезуитским» вином. Отбросил ее, как ядовитую змею, отчего бутылка, ударившись о сундучок, где до этого хранилась, разбилась, и ее драгоценное содержимое вылилось на ковер, устилавший землю в шатре.

«Господи! Да что ж это такое! Чуть сам себя не убил. Боженька, за что ж Ты, всеблагий и милосердный, меня наказываешь?»