Черный дракон

— Нет, по математике совсем плохо. Придется на второй год оставаться, а он не хочет. «Мне, — говорит, — и так стыдно: всех в школе выше. А если еще на второй год остаться, тогда что же будет?» Хочет совсем школу бросать... Правда, ему и учиться-то прямо невозможно, — заметил Коля и затем, отвечая на расспросы отца, рассказал и про дядю Бутылкина и про то, как трудно его товарищу готовить уроки дома.

— А что же вы-то смотрите?.. Хороши приятели! — возмутился отец Ершова.

— А что же мы?.. — растерянно возразил Коля.

— Как «что»?! Ну, устройте его так, чтобы было, где готовить уроки. Хотя бы ты, у тебя отдельная комната. Он где живет?

— Да здесь же, на Большой Грузинской, квартала два отсюда.

— Ну, так вот...

— Папа, ведь и верно! — вскричал, обрадовавшись, Ершов. — Ты это серьезно говоришь: можно?

— Ты что же, первый день меня знаешь? — обидевшись, отвечал отец.— Я удивляюсь, как ты сам до этого не додумался. Ты в своей комнате хозяин. И даже больше тебе скажу: если у него главное несчастье в алгебре, можешь рассчитывать на меня.

Отец Коли окончил военную академию.

Коля был вне себя от радости, выслушав предложение отца.

— Ох, папа! — вскричал он. — Какое ты большое дело сделаешь! Ты знаешь, лучше его ведь во всей школе нет!.. Вот если для друга, то он ничего своего не пожалеет...

— Ну и прекрасно, — сказал отец.— Только не я, а ты этим всем займешься. Я же со своей стороны обеспечиваю свое содействие: могу быстро его «натаскать» по алгебре. Понял?

Сын задумался.

— Только знаешь, папа, — сказал он, — как мне его заманить? Ведь если прямо ему сказать: приходи, мол, заниматься, — ни за что не придет.

— Ну, это уж ты обдумывай сам,— сказал отец и на этом закончил разговор.

И Коля придумал.

На другое же утро, во время большой перемены, он сказал Бутыл-кину:

— Слушай, Миша, мог бы ты меня обучить боксу?

Тот обрадовался.

— Пожалуйста, — сказал он. — Хоть сейчас. Только смотри, устоишь ли. Ведь уж очень вес у нас разный.

Ершовым тоже овладели сомнения: о тяжести бутылкинского кулака в школе ходили легенды.

— Да-а... — пробормотал Ершов.

Но сам же Чемпион и придумал выход.

— Колька, да чудаки мы!— вскричал он.— А кожаная груша на что?.. С которой боксеры тренируются? Сколько угодно! Все приемы могу на ней показать...

На том и порешили. В этот же день, после уроков, товарищи пошли на Кузнецкий и приобрели кожаную грушу.

Само собой разумеется, что лучшего места для тренировки, чем комната Ершова, нельзя было и подыскать.

Скоро квартира Ершовых наполнилась глухим топотом ног, гулкими ударами кулака о кожаный мяч и возгласами, где в разных сочетаниях повторялось слово «хьюк»: «Хьюк справа в челюсть!», «Хьюк прямо в голову!» и т. д.

В первый же вечер после тренировки между товарищами произошел такой разговор:

— Ну, я пойду, — сказал Бутылкин, отирая ладонью влажный лоб. — А то ведь задачки-то завтра подавать!

— Слушай, — отвечал ему на это Ершов. — Мне вот что в голову пришло: тащи сюда свои книжки, тетрадки, и вместе все сделаем. А потом еще часок потренируемся, а?

Бутылкину это предложение понравилось. Он быстро сбегал домой за учебниками и тетрадками, и они засели за работу.

А когда уже он совсем уходил домой, Коля Ершов легко доказал ему, что раз они и завтра будут тренироваться, так лучше будет, если вообще Бутылкин станет готовить уроки у него.

Так и пошло у них изо дня в день: уроки бокса, перемежаемые уроками алгебры.

А однажды подвернулась такая трудная задачка, что пришлось прибегнуть к содействию колиного отца.

С той поры к их алгебраическим занятиям нередко присоединялся третий.

Впрочем, Степан Александрович — так звали отца Ершова, — когда позволял ему досуг, охотно принимал участие и в работе с боксерской грушей.

Прошло полтора месяца. Как-то была контрольная письменная работа по алгебре. Обычно Миша Бутылкин или подавал свою тетрадь значительно раньше всех, и зачастую в ней ничего не было записано, кроме условий задачи, или же, наоборот, он и после звонка продолжал что-то писать и перечеркивать, весь вымазавшись чернилами, пока преподаватель, наконец, не отбирал у него тетрадь.

И в том и другом случаях отметка была неизменно плохая.

На этот раз Миша Бутылкин тоже закрыл и отдал свою тетрадь еще в половине урока.

Ершов с беспокойством и состраданием взглянул на своего друга, считая, что тот, по обыкновению, благородно отказался от бесплодной борьбы и сложил оружие.

На перемене он подошел к Бутылкину.

— Не решил?— спросил он его.

Но тот расхохотался с видом победителя.

— Хьюк справа в челюсть!— вскричал он, как бы поражая невидимого врага. — Икс равен двенадцати, игрек — восьми.

Это был ответ задачи.

На следующий день в алгебраической тетради Бутылкина впервые появилось добротное слово «хор».

Переходные испытания Миша выдержал по всем предметам. И по алгебре — по той самой алгебре! — у него стояло «хорошо».

Когда они в тот вечер прощались перед тем, как разойтись по домам, Миша Бутылкин дрогнувшим голосом сказал: