Черный Дракон

Кто-то из двух женщин яростно вскрикивает, и Амиан замирает в растерянности, когда ярко вспыхнувший факел вдруг освещает происходящее. Они прерываются в тот момент, когда женщина уже оказывается верхом на Гидре, но от удивления чуть ослабляет хватку на ее горле. С запозданием Амиан понимает — никакого факела у них с собой не было. Как не было и фонарей, что быстро стали лишним грузом, как только посреди леса закончилось масло для них.

Он видит ее как днем: странное угловатое лицо, кажущееся ужасно неестественным, хоть он и не может понять почему, светлые волосы, белесые и оттого почти незаметные брови и ресницы. На ней надеты лишь штаны и свободная рубашка, но, когда она двигается, под тканью рисуются очертания поджарого и крепко сбитого тела.

— Какого Лодура?.. — выдыхает она и, проследив за ее замершим взглядом, Амиан оборачивается к безразличной маске Безликого. Ощущает приятное тепло и лишь теперь понимает, в чем же дело. На поднятой вверх ладони больше нет плотной кожаной перчатки, вместо этого, от кончиков пальцев до самого запястья, она объята пламенем.

— Сюда! — хрипло давит Гидра. — Посмотри сюда!

Все еще не убирая одну руку с горла, второй женщина грубо сдирает вниз ее куртку, открывает смуглую ключицу и плечо. В свете драконьего огня, на коже вырисовываются выпуклые бороздки старого клейма.

— И правда думала, что островного смеска допустят до службы в Ордене? — невесело хмыкает Гидра, когда пальцы отпускают ее горло. — Ну и крепкая же у тебя рука для старухи…

— Пошла ты, — женщина не отводит глаз от метки на чужом теле, приглаживает короткие растрепавшиеся волосы. — Ты говоришь совсем как высокородная сука из Верхнего Венерсборга, немудрено спутать, если не видеть. Откуда ты родом?

Гидра, уже успевшая сесть, замирает и невольно смеется. Коротко и совсем не весело.

— Из Верхнего Венерсборга. Я росла среди высокородных сук, пока для меня не нашли лучшего применения, так уж вышло.

— Я могла бы догадаться по этому. Говоришь ты как благородная девка, но дерешься как гладиатор, не кассатор. Будто за тобой даже здесь следит толпа имперских выродков, которых ты должна развлечь.

На миг в глазах Гидры вспыхивает что-то жуткое, пугающее. Такие жгучие ненависть и злоба, каких Амиану не доводилось видеть за всю жизнь, но почти тут же она вновь обретает контроль над собой и принимает поданную женщиной руку, чтобы подняться с земли.

— Так значит, ты и есть Гарпия? — она оправляет одежду, вновь тщательно пряча под ней метку.

— Никакой Гарпии больше нет, забудь это прозвище. Меня зовут Врен.

— Меня называют Гидрой, а это мои союзники. Тот, на которого ты все смотришь не отрываясь — Безликий, он полудракон, ты все верно поняла. А это Друид, Голем…

— Осади. Мне плевать на ваши прозвища. Хотите назваться — так назовите свои имена…

— Это и есть наши имена, — перебивает Гидра. — Все, что у нас остались. По ним нас и запомнят.

— Запомнят за что?

— За то, что мы доведем до конца то, что не сумели вы.

У Амиана перехватывает дыхание, когда разрозненные кусочки в его голове начинают образовывать единую картину.

— Вот как? — тонкие губы Гарпии кривит неприятная, снисходительная улыбка. Из ее взгляда исчезает прежний налет растерянности и настороженности. Она не запуганная жертва, забившаяся в необитаемой глуши лишь бы спастись. Она — истинная хозяйка этого места, хищник намного умнее и опаснее любого волка на сотни миль окрест.

В свете драконьего пламени Гарпия осматривает их одного за другим, будто оценщик на рабском рынке. Самые гнусные выродки, что только могли встретиться Амиану в Гренне — а прежде чем оказался в кассаторской резервации он считал, что и в целом мире. Они смотрели и наверняка знали, сколько стоит твоя жизнь, будь ты сколь угодно свободным человеком в землях империи. Вмиг видели, насколько собьют твою цену неправильно сросшийся нос или хорошо заметный шрам, что для гладиаторского боя тебя не купят из-за хилых рук и не особо выдающегося роста, а вот владельца борделя можно будет хорошенько ободрать, старательно приукрасив далекое родство с эльфами. Как-то, основательно перепив, один из таких подробно рассказал Амиану, так некстати для себя подвернувшемуся под руку, кому смог бы продать его и сколько за это выручить. Приговор его был неутешителен: хоть бы тот и сгодился на потеху богатым господам, цену ему слишком сбивали упрямство и излишняя самовольность. “Устали бы они тебя ловить, как сбежишь. Отдали б солдатам своим: потешиться, да нож между ребер засадить опосля. Но это б если только просто собак голодных по следу не пустили,” — сказал он задолго до того, как судьба предоставила Амиану шанс убедиться в этих словах, забросив его под надзор кассаторов.