Черный Дракон

— Не увядают, пока их хранят дети Первых. Он принадлежал моей матери сколько я ее помнил. Когда нас забирали в империю, она успела передать его моему брату. Он — мне, когда я бежал от Триады. Заставил ему поклясться, — Блез грустно усмехается, — что я верну его Терре, когда доберусь до Теллоны.

Они оба умолкают. Коннор хочет что-то сказать, но не находит для этого подходящих слов. Даже сейчас, когда из осторожности оба они снова говорят на Всеобщем. Он смотрит на пустую стену перед ними и вслушивается в неразборчивое бормотание скульптора, которое словно бы и не смолкало ни на миг все это время.

— Это намного тоскливее чем я ожидал, — нарушает молчание Блез. — На большинстве скульптур в Теллоне нет одежды. Надеялся, тут может быть так же.

— Ты о брате моем говоришь.

— Знаю. И пользуюсь твоей благодарностью, которая не позволит двинуть мне в морду за это,— его лицо, вернувшее было себе прежнее и куда более привычное выражение, вновь становится серьезным. — Знаешь, можешь сколько хочешь считать себя имперцем, кем угодно, хоть морским чертом с тремя рогами и двумя задницами, но посмотри на этот листок. Он такой же зеленый. Целиком, а не наполовину. Первые не видят разницы между мной и тобой, для них мы оба их дети.

— Я знаю, — неожиданно для себя отзывается Коннор. — И всегда знал. Но я родился не там, где с этим можно было бы спокойно жить.

— Нигде нельзя жить спокойно, если подумать. А здесь ты всегда будешь чужаком, — холодно припечатывает наемник. — Я в землях, куда меня привезли против моей воли, а ты — в землях, где ты родился и вырос. Что бы ты ни делал, люди никогда не забудут тебе того, что здесь ты чужак, и никогда не дадут забыть тебе самому. Можешь и дальше пытаться плыть по течению, с которым никогда не справишься, а можешь послать всех их на хер и жить своей жизнью так, как она идет. Обратно никому из нас уже не родиться, а стыдиться себя всю жизнь — не жизнь. Тебе не нужны напоминания, чтобы помнить, кто ты такой, так будь собой и гордись этим, рыжий. Другого тебя у тебя уже никогда не будет. И еще… цени тех, кто всегда все равно видит тебя, а не ваши различия и прочее дерьмо.

— Я понял кое-что тогда в Эрде, — решается Коннор. Наконец, столько времени спустя, он чувствует, что пришел подходящий для этого откровения момент.

— Да?

— Когда кассаторы бросили меня дожидаться казни в камере… там были еще двое. Обычные выродки, еще и не самые лучшие, раз уж их схватили, на чем бы они там ни попались. И даже они, самые низкие отбросы империи, говорили об эльфах и теллонцах как о мусоре. Таком, который они скорее по говну обойдут, чем дадут ему себе сапоги изгваздать.

— Да, — Блез невольно прыскает, — обычные дети самых бедных делорианских улиц. Забавно, что ты не встречал их прежде. Они бы и королю под ноги без долгих раздумий плюнули, окажись он перед ними. Без стражи только, само собой.

— Не в том дело было… они не видели моих волос. Настоящих. Думали, я такой же имперец как они сами. Говорили со мной как с равным, а на деле все это только потому, что я их обманул. Выдал себя за другого. Того, от которого они не кривятся, с которым говорить можно и даже стоять рядом. А я сидел и думал все… как же оно так просто выходит? Меня всю жизнь презирали за то, кем я родился, стоило только увидеть. Сперва в Венерсборге, потом в Ордене, а потом везде, куда меня только заносило после побега. А все было так вот просто. Спрятать от людей одни только волосы, именем не теллонским назваться — и все. Уже принять как равного готовы, и вроде как, это все, чего я всегда хотел. Но вот только… Это уже не я буду. Они не со мной дело иметь хотят, им нужен… сир Коннор. А я сколько угодно могу им зваться и зовусь, чтобы неприятностей не кликать, но все равно я — не он на самом-то деле. Я — Конхобар Норт, теллонский смесок и выродок.

— Знаешь, кем был Конхобар? — неожиданно спрашивает Блез. — Тот, которого все знают, а не ты, разумеется.

— Может и слышал когда, — невольно ухмыляется Коннор. — Мать меня языку учила, когда никто не видел, чтобы было с кем поговорить. Но теллонской истории — уж чересчур смело посреди Верхнего Венерсборга. Сказки разве только иногда по памяти рассказывала… нам обоим еще. Я имя-то свое полное от нее за всю жизнь пару раз только слышал. Лет до шести не знал даже, что меня иначе зовут, да и потом мне самому не разрешала так называться. Все думал потом, зачем тогда вообще так называть было?