Черный гардемарин, судьба и время

Говорят громко: дьячок наш более чем глуховат; всегда приходится буквально кричать ему в ухо. Речь ведут о нехорошем происшествии в монастыре, случившемся на днях, в праздник обретения мощей преподобного Нила Столобенского. Случай уже получил громкую огласку.

27 мая 1909 года, в праздник обретения Ниловых мощей, богомольцев в храм набилось столько и так они напирали, что нечаянно опрокинули раку и тело вывалилось на пол! Богомольцев из храма срочно выпроводили, а для поднятия тела в тот же день созвали священство окрестных приходов, в их числе и нашего.

Нынче кравотынское священство разделилось на два лагеря: один уверяет, что тело было нетленное; второй, что нет там никакого тела и быть не может. Обоим досталось поднимать мощи за ноги. Теперь поп кричит: «Была нога! Я чуть ли не голую ляшку держал». Дьячок в ответ: «Я ничего не нащупал! И видеть мне там ничего не пришлось. Нет там никакого Нила».

«А кто за руки брал, – продолжает наступать дьячок, – те вовсе говорят, они из ваты. И череп, мол, прикреплен к подушке. Зачем? Затем, что нет там ничего и быть не может!».

Мадам Верзина встревожена не менее священства; дескать, следует составить записку о происшествии в Синод; следует дать делу ход.

Урядник, Василий Федорович Нарбут, ей вторит:

«Пускай шлют комиссию. Пускай вскроют, посмотрят и рассеют это разногласие, от которого смятение в народе».

Вот именно, говорит мадам Верзина, создавали ведь синодальную комиссию и открывали у нас в Тверской губернии мощи Анны Кашинской, когда возникло сомнение в их нетленности!

«Открывали, – отвечает ей дьячок, – открывали, матушка. Однако народу православному соприкасаться святыне было недоступно: никого близко к церкви не подпустили. И наших, тверское священство, всех из храма вытурили».

Голоса еще долго гудят. До нас доносятся слова урядника о том, что беспокойство в уезде по поводу происшествия сильнейшее; и вообще пора бы разобраться с этим Нилом, кто он таков.

Касательно Анны Кашинской нет сомнений: та была супруга тверского князя Михаила Ярославича. Нил же фигура неочевидного происхождения. Якобы в начале XVI века поселился на одном из островов Селигера некий пришлый человек. Ни с кем из местных жителей в разговоры не вступал, всех сторонился, жил в полном одиночестве. Устроил себе пещеру. Развел огород. Дал обет столпничества. Вел строгую аскетическую жизнь в непрерывной брани с кознями дьявола, являвшегося к нему призраками гадов и диких зверей. Стоял и молился целый день, изгоняя из себя бесов; ночью спал также стоя: подвешивал себя на деревянных крюках, чтоб не ложиться «на ребра». Прожил на острове, питаясь своим огородом, почти три десятка лет; скончался, повиснув на деревянных крюках.

Священник с дьячком покинули избу – оставшийся урядник Нарбут продолжает разговор, уже на амплуа Пинкертона: мол, по его предположению, был этот Нил обыкновенный беглый. И наверняка инородец, раз ни с кем не разговаривал – не понимал местного наречия: «Какой-нибудь немец или швед. Не исключено, отмаливал у нас некое тяжкое преступление. Знаем мы эту публику: чуть что, в монастырь. А уж как расплодилось монашество в японскую войну!».

Далее собеседники переходят на обсуждение игр крестьянских детей. Мадам Верзина сетует, что детская культурная площадка, устроенная на плацу перед погостом, прививается вяло. Озорники по-прежнему играют в «Нила», бросая тень на село перед экскурсантами. На крутом берегу, за погостом, ими вырыты «Ниловы пещеры», стоит подобие распятья с крюками – несколько человек молятся, а кто-нибудь один носится вокруг под простыней, изображая нетленный призрак, и завывает волком. Особо удачно вытье получается у Леньки Федорова: натурально волчонок; ребята гогочут.

В то лето, к слову, наша дружба с Ленькой разладилась. Он стал обидчив. Бывало, пристанет: почему нас с Васькой зачислили в кадетские корпуса в Москве и в Питере, а его, сироту, отправляют в духовное училище в Осташков?

Васина мама, терпеливо: дескать, в военные корпуса принимаются только сыновья офицеров, или потомственных дворян, или лиц всех сословий, окончивших курс в одном из высших учебных заведений; а если принимаются сыновья священнослужителей, то не ниже сана иерея. «Вот вырастешь, Алексей, окончишь духовное училище, потом семинарию, в академию поступишь, получишь сан; и твои сыновья также смогут поступить в кадетский корпус», – открывает ему горизонты мадам Верзина.

Ленька, напомню, живет в селе при тетке. Считается, отец его сгинул где-то на отхожих промыслах еще до рождения сына, мать скончалась в родильной горячке – обыкновенная в крестьянских семьях история. Физическое развитие у Леньки слабое – он явно не кандидат на место в императорском Гвардейском экипаже. Простая же матросская служба, со всей ее тяжестью беспрекословного подчинения – тоже точно не по нему. Вот мадам Верзина, заботливое сердце, и выхлопотала нашему товарищу место в духовном училище Осташкова.

Хоругвеносец Степан Коровкин