Черный ящик

Те вечера, в канун субботы, когда собирались у нас пять-шесть иерусалимских пар – высшие офицеры, молодые, остроумные преподаватели университета, многообещающие политики. В начале вечера ты обычно разливал напитки, обменивался остротами с женщинами, а затем глубоко усаживался в кресло, стоявшее в углу, в тени этажерки с твоими книгами. С выражением сдержанной иронии на лице ты следил за дискуссией на политические темы, не принимая в ней участия. И чем жарче разгорались споры, тем явственнее проступала на твоих губах тонкая волчья улыбка. Бесшумно и проворно наполнял ты по мере надобности бокалы. И возвращался на место, с величайшей сосредоточенностью набивая свою трубку. Когда же страсти накалялись, и все, раскрасневшись, начинали громко перебивать друг друга, ты – с безупречной точностью балетного танцора – выбирал подходящий момент, и тогда раздавался твой низкий голос: "Одну минутку. Простите. Я не понял". Шум мгновенно стихал, и все взгляды обращались к тебе. Лениво растягивая слова, ты произносил: «По-моему, здесь слишком торопятся. У меня есть вопрос первоклассника». И замолкал. Полностью отдавался своей трубке, словно в комнате нет ни одного человека, а затем из облака дыма обрушивал на своих гостей короткий залп «катюши». Требовал точнее определить понятия, которые они невзначай использовали. Холодным скальпелем вскрывал невидимые противоречия. Несколькими фразами пролагал четкие логические линии, словно вычерчивал геометрические фигуры. Ронял уничтожающую колкость в адрес одного из присутствующих "львов" и, ко всеобщему удивлению, присоединялся к мнению самого неброского из участников дискуссии. Выдвигал компактно сформулированный довод и защищал его против любого возможного возражения заградительным огнем. И завершал все – окончательно изумляя тем присутствующих, – перечислением «слабых мест», которые есть в твоих собственных доводах и которые, наверняка, ускользнули от внимания остальных. В комнате воцарялась глубокая тишина, и в этой тишине ты имел обыкновение повелительно обратиться ко мне: «Леди, добрые люди стесняются сказать вам, что они хотят кофе». И снова погружался в занятия своей трубкой, будто перерыв кончился, и пора вернуться к прерванной работе, по-настоящему серьезной. Сердце мое заходилось от твоей ледяной вежливой жестокости. И едва закрывалась дверь за последней парой наших гостей, как я с силой выдергивала твою наглаженную субботнюю рубашку из брюк, и пальцы мои забирались под нее и пробегали по твоей спине и волосатой груди. Только на следующее утро я собирала и мыла посуду.

Бывало, ты возвращался в час ночи с маневров, с дивизионных учений, с ночных бдений, посвященных укрощению какого-то нового танка. (Что вы тогда осваивали? «Центурионы»? «Паттоны»?) Глаза красны от пыли пустыни, щетина на щеках будто припорошена мукой, песок – в волосах и в обуви. Гимнастерка пропитана соленым потом. Но – при всем этом – ты бодр и стремителен, словно налетчик в комнате, где хранятся деньги. Ты будил меня, просил приготовить ужин, принимал душ, не закрыв двери в ванную, и когда ты выскакивал оттуда, ручьи воды стекали с тебя, потому что ты терпеть не мог вытираться. Усаживался на кухне – в майке, в теннисных шортах. Проглатывал хлеб, салат, двойную яичницу, которую я успевала приготовить. Сна у тебя – ни в одном глазу. Ты ставил на проигрыватель Вивальди или Альбинони. Наливал себе французский коньяк или виски с кубиками льда. Усаживал меня прямо в ночной рубашке на кресло в гостиной, сам располагался в кресле напротив, положив свои босые ноги на стол, и со сдержанным гневом и насмешкой принимался «выступать» передо мной. Обличал глупость своих командиров. Разносил в клочья ментальность «пальмахского сброда». Обрисовывал черты, которые должны быть характерны для театра военных действий к концу нынешнего века. Размышлял вслух об «универсальном общем знаменателе» вооруженных конфликтов любого типа. И вдруг менял тему и рассказывал мне о какой-то маленькой девушке-солдате, которая пыталась этим вечером соблазнить тебя. Интересовался – не ревную ли я? Словно в шутку, спрашивал, что бы я сказала, если бы ты соблазнился возможностью «наскоро отведать 'боевой паек'». Расспрашивал как бы вскользь о тех мужчинах, что были у меня до тебя. Требовал, чтобы я оценила их по «десятибалльной шкале». Любопытствовал, не случается ли, что некто посторонний возбуждает во мне желание. Просил, чтобы я квалифицировала «с этой точки зрения» твоих командиров и товарищей, гостей, навещавших нас в канун субботы, водопроводчика, зеленщика, почтальона… Наконец, в три часа ночи мы отправлялись в постель или падали прямо тут же на ковер – и от нас летели искры: руки мои прижаты к твоим губам – чтобы соседям не было слышно, как ты рычишь, твои ладони закрывают мой рот – чтобы заглушить мои вопли.