С самого дня казни заговорщиков Палея томили нехорошие предчувствия. Казалось бы, скоро минет уже полгода и пора бы им уже сбыться, но нет, все в империи шло на диво хорошо, недовольное дворянство притихло в страхе перед репрессиями, поддержавшие заговор соседи почли за лучшее откупиться, лишь бы не стать мишенью для агрессии, даже сам Первосвященник не призывал больше покарать раскольников и, пусть и сквозь зубы, поздравил Палея с четырнадцатилетием. Это можно было счесть полупризнанием в качестве главы самостоятельной поместной Церкви, а отсюда и до официального признания уже недалеко, тем паче, что вести о необыкновенной учености юного предстоятеля уже разлетелись повсюду, и у него обнаружилась масса поклонников в тех странах, церкви которых еще подчинялись Первосвященнику. Умри тот, и в случае объединения церквей именно Палей мог стать главным претендентом на освободившееся место, чего окружавшая нынешнего Первосвященника камарилья откровенно не хотела и ради отстранения такого кандидата готова была смириться даже с расколом. Итак, с этой стороны ему тоже ничего не грозило, но он привык доверять своим предчувствиям и даже догадывался об их причинах. Да, обрекая брата на смерть, он спасал спокойствие страны, но именно на нем как на предстоятеле лежит вина, что Тенвей умер без покаяния. Он не помог спасти душу брата, и Бог ему этого не простит...