Черный Иркут

Я начал смущённо шутить: может, она похлопочет и узнает, есть ли в гардеробе для меня вакансия.

Женские халаты — вещь опасная. Кутаясь в него, я почувствовал давно забытое тепло, и почему-то в голову пришла странная, давно не посещавшая меня мысль: ну чего суечусь со своими писаниями, разговорами, пьесами, когда рядом нет обыкновенного женского тепла и участия? К чему все эти пустые хлопоты? Я, медля, застегнул пиджак на все пуговицы, ещё раз улыбнулся Вале и, вздохнув, шагнул в коридор.

Директора театра в кабинете не оказалось; я спустился вниз, в фойе, и присел в кресло: если пойдёт, то миновать меня будет трудно. В просторном холле было людно, туда и сюда сновали актёры, какая-то публика. Директор на своей площадке проводил очередной театральный фестиваль, и околотеатральной публики собралось предостаточно. Неожиданно я разглядел, видимо, приглашённую для освещения фестиваля московскую диву, которая писала рецензии в столичных журналах. Фамилия у неё была Коклюшева.

Надо признать, директор был профессионалом и театральное дело вёл со столичным размахом. Коклюшева, как и положено человеку с именем, держалась уверенно, точно ледокол в Арктике, грудью взламывая провинциальные льды поклонников, двигалась куда-то в глубь фойе. Я проследил глазом предполагаемую траекторию движения и увидел чеканное лицо Минотавра. Он шёл, твёрдо ступая по мраморному полу, кудрявые с проседью волосы красиво обрамляли загорелое лицо, голову он держал прямо, сидевший на нём костюм напоминал тогу патриция. Рядом с ним в красивом вязаном платье плыла Козырева.

Я привстал, чтобы обозначить своё присутствие. И сделал это зря: даже минутная беседа или встреча с провинциальным Шекспиром не входила в их планы. Слегка кивнув мне головой, директор прошагал к Коклюшевой, чтобы личными объятиями засвидетельствовать своё уважение и пригласить акулу пера на ужин.

Я вышел из театра. Дождь прекратился. Обходя лужи, пошёл обратной дорогой вверх по бывшей Заморской улице. Вдыхая свежий осенний воздух, дошёл до камня, где за забором огромным клином прямо в центр города выползали старые деревянные дома. Остановился на мокром взгорке, где в честь присоединения к России земель по Амуру после Айгунского договора с Китаем была установлена величественная арка. Простояла она полвека, уже в советское время её снесли как обветшалую.

Я знал, что рядом, за деревянным забором, притаился девятнадцатый век, с дворами и вековыми выгребными ямами, с высокими, из мощных брёвен, крылечками; летом всё скрывалось за клёнами и тополями, зимой утопало в снегу. С ближайшего склона исторический околоток разрезали ручьи, они торили себе удобную дорогу через охранную зону, как им вздумается, под уклон в сторону большой реки. Так было при Муравьёве, при советской власти, при всех бывших и нынешних градоначальниках. И всё же очередной губернатор, уроженец Питера, тот, который объявил, что я ломлюсь в открытые ворота, к юбилею города решился снести развалюхи и построить на их месте деревянный квартал. Думаю, что решение о сносе было правильным: намечался приезд многочисленных гостей, и терпеть все эти запахи и бегающих по дворам собак в сотне метрах от театра было просто неприлично.

Прогулка под дождём не прошла для меня бесследно, неожиданно для себя я заболел. Вечером меня начало знобить, я померил температуру и вытянул губы: больше тридцати восьми. Горячий чай, лимон не помогали: они были для меня что для мёртвого припарки. На другой день я всё же вышел на улицу, доковылял до аптеки, спросил у провизора, что нужно принимать при простуде.

— Тут не принимать, тут надо врача вызывать, — с сочувствием в голосе сказала аптекарша.

Дальше потянулись дни, которые можно было спокойно вычеркнуть из жизни. Слабость, тошнота, иногда мне казалось, что за мной вот-вот войдёт Харон и посадит к себе в лодку. Я просыпался в холодном поту, менял одежду и вновь проваливался в небытие. На меня наваливались странные видения. Откуда-то из тёмного угла наплывала театральная сцена, на ней в позе триумфатора стоял Минотавр, он держал в руках только что вручённое ему аргонавтами золотое руно. Прямо перед сценой уже были накрыты столы с сибирскими яствами: копчёным омулем, сигами, солёными груздями и рыжиками, отдельно в салатницах горкой была насыпана спелая брусника. А по залу метались грифоны и гарпии, они ждали звонка для своего выхода на арену, удерживая в закутке приведённую для ритуала молодёжную публику.

Днём я пытался передвигаться по квартире, но, обессиленный, садился на кровать. Сходить в аптеку не было возможности, все дни лил дождь. Я совал себе под мышку градусник, смотрел на осеннее небо, обжигаясь, пил горячий чай и думал, что жизнь совсем не вовремя преподнесла мне ещё один неприятный сюрприз: я надолго застрял в своём-чужом городе, которому было глубоко наплевать на мои переживания и болезни.