Черный Иркут

Утром в пилотской раздался стук. Приехал директор зверосовхоза — крепкий молодой парень с широким восточным лицом. «Скорее всего, из эвенков или якутов», — подумал я. На нём, вопреки утверждениям Ватрушкина о нелюбви местных к новомодным новинкам, были белая нейлоновая рубашка и чёрный костюм. «Должно быть, чтобы все видели: начальник!» — усмехнулся я и даже подумал, что он выглядел как жених, который приехал за невестой, чтобы отвести её в загс.

— Ну, кого здесь надо забрать? — громко спросил он, увидев Брюханова. — А то мне позвонили из районо, сказали: Пётр Митрич, встреть учительницу.

— Запоздал маленько, мы решили её оставить у себя, — пошутил Ватрушкин.

— Раз вам она так понравилась, значит, и нам подойдёт, — легко и просто, в тон Ватрушкину, рассмеялся директор. — У вас стюардесс, должно быть, хватает.

— Такой нет, — сказал Ватрушкин.

— Не всё вам, но и нам что-то достанется.

Переговорив ещё о чём-то с Ватрушкиным, Пётр Митриевич погрузил в машину вещи Анны Евстратовны, и она, помахав нам рукой, села в кабину.

— Если что, ты обращайся, — сказал ей Брюханов. — Меня в Жигалово все знают. Даже собаки. Надо будет в город — всегда отправим.

— А ты взял у неё адрес? — поинтересовался у меня Ватрушкин, когда машина отъехала от аэропорта.

— А то как же! Северный полюс. Деревня Чикан, — отшутился я.

Запоздало, но всё же я успел уловить в его голосе неизвестные мне ранее нотки, что дало повод предположить: моему командиру Анна Евстратовна пришлась по душе. Но чем?

Позже через кабину нашего самолёта пройдут сотни людей. Войдут, посидят пару часов и выйдут. А вот Анна Евстратовна запомнилась. И дело даже не в первом моём полёте.

Постепенно я начал привыкать к своей работе: чтобы экономить время, приходилось самому разгружать и загружать самолёт, отчитываться за почту и посылки, питаться неизвестно где и чем придётся, всё на ходу, всё на лету. И большой лётчитцкой зарплаты, как это считали мои знакомые, тоже не было; хорошо, что выдали добротную лётную спецодежду, она выручала во многих случаях, не надо было тратиться на нейлоновые рубашки и костюмы.

Но такие мелочи и неудобства совсем не огорчали: главное — я лётчик! На моё место хотели бы попасть многие, но именно я вытянул счастливый билет.

Особенно мне нравились полёты ранним утром, когда земля ещё спала и самолёт шёл без единого толчка, как по хорошо укатанному асфальту, нравилось, что, пребывая в хорошем расположении духа, командир продолжал читать мне лекции.

— Всю работу в полёте выполняет мотор, — уже набрав высоту и прикуривая очередную папиросу, не спеша начинал Ватрушкин.

«Очень тонкое замечание», — думал я про себя. Но уже не высовывался, а спокойно продолжал крутить штурвал.

— Не ты крутишь коленвал, а это он, трудяга, вращает винт, тянет нас вперёд, — продолжал Ватрушкин свою мысль. — А те твои движения и навыки в пилотировании — поднять самолёт от земли, отвернуть, удержать на курсе, где убавить, а где прибавить мощность мотору, — всему этому тебя научили ещё в училище. Здесь перед тобой другая задача: безопасно долететь, посадить, выгрузить и загрузить самолёт. Существует ещё одна работа, невидимая и неслышная, — Ватрушкин стучал пальцем по лбу. — Она происходит вот здесь, когда ты свой предстоящий полёт должен увидеть, про думать, выстроить и предусмотреть все кочки, все овраги, всю дорогу, то есть учесть погоду, ветер, облачность, размеры площадок, на которые придётся садиться, знать необходимое радиообеспечение, которым оснащена трасса. И даже знать, где будешь обедать и ужинать. Научишься брать с собой термос, бутерброды — на голодный желудок много не налетаешь. Да и гастрит заработаешь. Хорошо, когда пассажирский рейс — они вошли и вышли, а если рейс почтовый или грузовой и светлого времени в обрез, то ты уже не только лётчик, но и грузчик, и кладовщик одновременно.

Тут я согласно кивал головой: приходилось иногда за минуты перебросить тонну груза.

— Кроме того, второй пилот несёт ответственность за сохранность груза, и именно тебя начнут таскать, если что потеряется, — сквозь шум мотора долетал до меня голос командира.

Почему-то мне казалось, что этими словами он напоминает мне про случай на складе, когда я опрокинул телегу с почтой. Но тогда Ватрушкин сделал всё, чтобы меня не наказали, и я на собственном опыте уяснил, что инициатива — наказуема.

— Это ещё не всё. На оперативных точках порой приходится самому заправлять самолёт, а тут надо держать ухо востро: что за бензин в бочках, нет ли в нём воды и грязи, — продолжал наставлять меня Ватрушкин. — И если остаёшься на ночёвку, то приходится быть и охранником. Вот такая наша работа. Но кто это знает? Тебя встречают и провожают по одёжке и ценят за то, что ты — лётчик, король неба. Свою работу надо делать с твёрдостью и надёжностью — без крика и суеты. Принял командирское решение взлетать — взлетай! Запомни: суетливый лётчик вызывает раздражение, а бегущий — панику. Микитишь?