Черный квадрат

— Возьми, — сказал он, протягивая Рэму Викторовичу видавшую виды старую папку на завязочках, — это тебе как раз по зубам. Новое искусство ты нахваливаешь только потому, что оно новое, чтобы от моды не отстать, чтобы все как у людей, но понимать, не обижайся, не понимаешь, разве что в нос шибает, а одно это, тебе кажется, дорогого стоит. А по вкусу тебе — я тебя знаю лучше, чем ты сам, — именно вот такое: тихое, скромное, привычное, душещипательное, ты же у нас нетронутая целина из провинции, и нечего этого стесняться. — И, помолчав, добавил как бы про себя: — А может, и на самом деле ничего лучше, честнее этого я и не написал, остальное — фуфло на потребу вашему брату, критикам. Это не ты ли мне как-то рассказал трогательную байку про «Черный квадрат»?.. Только что же я теперь могу поделать — не отрекаться же от фуфла, поздно, все равно никто не поверит, тем более что я, да и вы, кровопийцы наши, такие деньжищи на нем заграбастали… Нет, не поверят, да и небезопасное это дело — критиков дураками выставлять, съедят заживо, одну «молнию» от ширинки выплюнут. — И, снова помолчав, заключил: — Очень даже может быть, что ничего лучше этих рисунков я и не сочинил. «Черный квадрат», говоришь?.. Однако запомнился же анекдотец…

И пошел помогать Борису укладывать в деревянные неоструганные ящики то, что составляло всю его прежнюю жизнь.

Ольга, как и до того, как исчезла из мастерской, была молчалива, возилась на кухне, готовя последний в их общей жизни ужин.

«Тайная вечеря… — подумал про себя Рэм Викторович и тут же устыдился своей выспренности: — Тризна…»

Он держал в руках прощальный, и, конечно же, не без намека и смысла, подарок Нечаева, не знал, куда его девать и боялся, не забыть бы, уходя.

К нему подошла Саша, не замечавшая его до сих пор, словно они и вовсе незнакомы, взяла у него папку.

— Давай ее сюда, у меня сумка большая, а то непременно ведь потеряешь. — И прибавила небрежно, будто не придавая своим словам значения: — Замечательные рисунки, мне они нравятся больше всего из нечаевского. Это — настоящее, а что до остального… И, как ни странно, Борис тоже так думает, хотя, казалось бы… — Не договорила, да он ее и перебил:

— Ты их видела?.. — И тут же пожалел о своем вопросе, потому что — и Саша не могла этого не понять — спросил не о рисунках, а об Ольге.

Она и поняла:

— Я хочу тебе сказать, давно собиралась… Одним словом, я тебя не то что оправдываю, но… Будь я мужчиной, я бы тебя, наверное, поняла. — И резко, словно он пытался ее оспорить: — И хватит об этом. Я, наверное, не должна была это говорить. Кстати, — тут же перевела разговор на другое, хотя, собственно, и об этом ей не следовало говорить отцу, по крайней мере здесь и сейчас, — если хочешь, Борис мог бы помочь тебе уложить книги, он большой мастер по этой части. И вообще навести на даче порядок, там грязи — выгребай и выгребай, пять поколений культурный слой по себе оставили.

— Уже?.. — И вдруг впервые представил себе все ему предстоящее ясно и отчетливо и испугался. — Это мать настаивает?

— Это я. И чем скорее, тем лучше для всех. И для меня в том числе. Когда тебя не будет на Хохловском, мне проще будет и самой слинять.

— Бежать? — И только покачал горестно головой. — От чего бежать?..

— От кого мы все и всегда бежим? — пожала она плечами. — От себя, больше не от кого. А вот куда… Это уж как у Чехова: «Если бы знать, если бы знать…» Но и об этом хватит.

— Откуда ты ее знаешь? — все-таки настоял он и опять пожалел о своем вопросе.

— Ольгу? — усмехнулась она чему-то, о чем не следовало бы вслух. И все же ответила: — А Борис мне в наследство от нее и достался, такой уж, папа, представь, гиньоль. — И жестко, безжалостно, но с тем лишь, чтобы — ничего недоговоренного, никаких околичностей: — А уж она от него — тебе. Не вздумай ревновать, это — жизнь, папа, а не твои побитые молью представления о ней, хотя ты и сам в них не веришь и живешь иначе. К тому же у них это было так давно, быльем поросло, о тебе тогда еще ни слуху ни духу… — И неожиданно, так что он даже вздрогнул: — А вот любишь ли ты ее?.. То есть любишь ли так, чтобы ломать жизнь и себе, и маме, и мне? Да и ей, может быть?.. Не говоря уж любит ли она тебя, но на это ответа нет ни у тебя, ни у меня, ни, очень может быть, даже у нее… А раз не знаем ответа, глупо мучиться вопросом, верно?..И, чего с ней никогда прежде не бывало, чего он от нее никак ожидать не мог, поцеловала его в лоб — она была чуть ли не на полголовы его выше. — Ведь с нас достаточно и того, что я тебя люблю, а то и, чем черт не шутит, может, и ты меня?.. — И, словно застеснявшись своей откровенности, так на нее не похожей, быстро отошла в сторону.

Ольга в первый раз за весь вечер подала голос, сказала то, что обычно говорила и в прежние времена:

— Все готово, садитесь к столу. До утра далеко, успеете уложиться. Садитесь.