Черный квадрат

Сам Нечаев был давно уже в одной застиранной тельняшке, прилипшей темным пятном к его тяжелой, сутулой спине.

- Готово,- позвала их к столу Ольга,- садитесь.- Со знакомством,- подняла она граненый стакан с водкой, когда они расселись на шаткие, в пятнах краски табуретки, голос у нее был не по тщедушному ее телу глубок и чувственно хрипловат, и хрипотца эта смущала Рэма не меньше, чем ее голые ноги и выглядывающие в прорезь рубахи груди.

Теплая желтоватая водка обожгла гортань, разом бросилась в голову, и Рэм решил про себя, что глядеть на сидевшую напротив него в распахнутой на груди чужой рубахе Ольгу и любить при этом Ирину - все равно, что изменять ей. И он старался не смотреть в сторону Ольги. И вообще, казалось ему, все, что происходило с ним на этом чердаке - нестерпимая духота, дешевая водка, голый уже по пояс и потому еще более неприятный ему Нечаев, девица эта с глядящими смело и дерзко-внимательно на него глазами и пьющая водку наравне с мужчинами,- все это происходит в совершенно ином мире, чем мир Ирины, и эти два мира никак не состыковывались, не мирились в его сознании.

Ловя на себе невольные, исподтишка, взгляды Рэма, Ольга не отводила свои неулыбчивые глаза, а Нечаев, истолковав его взгляды как вопрос: "Кто она", объяснил нарочито грубо:

- Она - моя девка.

- Ты хотел, Мишель, сказать - муза,- спокойно, без обиды, поправила она его.

"Мишель",- подумал Рэм,- наверняка усмешливый намек на его воображаемое сходство с Лермонтовым.

- В смысле - она моя модель, а заодно и любовница,- счел тот необходимым пояснить.

- Любовница - не обязательно предполагает любовь,- все так же спокойно прокомментировала она.- Мы просто выше этого. Я хочу сказать, гениям не до какой-то там, понимаешь ли, любви, они...

Нечаев не дал ей договорить, стукнул по столу кулаком с въевшейся навечно под ногти краской:

- Молчать! От горшка два вершка, а туда же, о любви рассуждать! Писюха, да еще и с подмосковной пропиской, лимитаh, а уже на любовь, видите ли, потянуло! Ты счастлива должна быть, что я тебя вообще к себе подпускаю!

Она не обернулась к нему, а сказала Рэму и впервые за все время улыбнулась, и он поверил, что ей всего-то семнадцать - только очень юные могут так открыто и безбоязненно, так незащищенно улыбаться:

- А я и счастливая, чего там.

- Писюха,- настоял Нечаев, но на этот раз с некоторой нежностью, вытирая тыльной стороной ладони губы и лоб в желтых бусинках пота,- а умна, как крыса, а уж в постели...

- Заткнись! - в свою очередь ударила по фанерной столешнице маленьким плотным кулачком она, отчего на ее запястье проступили сквозь тонкую кожу голубые жилочки.- А то он еще подумает, что ты и вправду меня любишь.- Вновь повернулась к Рэму: - Он бы, может быть, и любил меня, да вот беда, вся его любовь уходит на это.- Обвела глазами мастерскую с развешанными по стенам рисунками.- Кабы не это, я бы тоже, чем черт не шутит, могла бы его полюбить. Но - или одно, или другое.- Подумала, добавила неопределенно, покосившись на Нечаева: - А может, как раз наоборот...

Они долго, забыв о времени, сидели и пили, обливаясь потом в чердачной духоте; серо-голубой, на розовой подпушке, вечер втихомолку пробирался в мастерскую сквозь слуховые окна, Ольга сновала между столом и кухней, сбегала раз и другой вниз купить еще хлеба, колбасы и водки, Рэм окончательно осоловел, но вовсе не от одной водки, а оттого, что все это - сам Нечаев, Ольга, все более и более влекущая его к себе, чердак с этими, куда ни глянь, непонятными, невнятными бумажными витражами - застало его врасплох, ошеломило, и он все больше помалкивал.

Говорил же без передыха один Нечаев, громко, сбивчиво, требуя не просто того, чтобы его слушали не перебивая, но и беспрекословно с ним соглашались. И то, чтоh и как он говорил, тоже было для Рэма впервой и ошарашивало:

- Да! Именно! Эта живопись требует пространства, пространство и есть единственно необходимая ей свобода! Потому что все другие свободы - в ней самой, и если в ней их нету - значит, одна мазня и суходрочка! Мне свобода не вне меня, не вокруг, не в стране или в мире - да катись он, этот ваш мир, к чертям собачьим! - мне свобода в себе самом нужна, вот здесь! - И бил себя тяжелым кулачищем в гулкую, отзывающуюся пещерным эхом, волосатую грудь.- Мне на вашего таракана с усищами наплевать!

- Какого таракана? - не понимал его Рэм.

- Это он всегда так про Сталина,- спокойно пояснила Ольга, и Рэм не столько даже испугался, сколько был оскорблен этим святотатством.

Но Нечаев их не слышал, ему не до них было: