Черный Магистр

— Я знаю, что делать, господа! — вскричал один из гостей, только что присоединившийся к компании «компатриотов». — Гласность! Великое слово! Гласность вносит свет во тьму, а свет гонит и обличает ночных птиц. Гласность мешает в мутной воде ловить рыбу! Это Божий свет, гласность есть тот свет!

Меня такие гражданские страсти несколько обескуражили, и я потихоньку отделился от группы спасителей отечества. Мало ли что! Вдруг за такие вольные разговоры начальство по головке не погладит! Все оно, конечно, прекрасно, только я таких народных спасителей и домашних философов достаточно наслушался и насмотрелся по телевизору. Вот где было бы самое место вездесущему Жириновскому.

«Чего это у нас за страна такая, — горестно размышлял я, направляясь к дамам, собравшимся в свой кружок во главе с хозяйкой дома, — все ее спасают, да никак не спасут».

Дамы, в основном, не юного и еще более достойного возрастов, обсуждали несостоявшийся любительский спектакль.

— Как бы было, голубушка Екатерина Дмитриевна, прэлэсно для просвещения умов и улучшения нравов… — говорила женщина, одетая по моде, но с нелепыми «наворотами» на платье, отличавшими ее от других дам. — Пиэса пустяшная, но востра! Жаль, автор из плэбеев, все про купцов пишет.

— Что за пьеса? — тихонько поинтересовался я у хозяйки.

— «Утро молодого человека».

— Островского? — машинально вспомнил я.

Екатерина Дмитриевна странно на меня посмотрела. Я попытался поправиться, но не сообразил, как, и отошел от греха подальше. «Потом между делом скажу, что видел книгу в ее библиотеке», — решил я.

Гости веселились, как умели, я же чувствовал себя не в своей тарелке. На меня продолжали смотреть с любопытством, но безо всякого уважения, как на ученого медведя в цирке. Может быть, от нервического состояния или из-за меланхолии (вот как я уже научился выражаться!), мне никто из многочисленной компании не понравился. Между тем, столы, за которыми мы ужинали, прибрали, и прислуга готовила залу к танцам.

Я не нашел ничего веселее, как отправиться в буфет, куда периодически наведывалась мужская часть общества. Над бутылками и бокалами колдовал приглашенный со стороны буфетчик. Здесь оказалось самое веселое место. После третьего бокала французского шампанского я начал видеть уездных жителей совсем в ином свете. Среди них оказалось много милых людей. Постепенно сюда же стянулись спасители отечества — либералы. Пик их активности уже прошел, и язвы общества не казались такими страшными. Только плохо одетый революционер Венедикт Фиолистратович между «Лафитом» и «Клико» поругивал аристократов.

Как я понял, император Николай Павлович, после декабрьского восстания 1825 года перестал доверять высшему дворянству, и титулованные особы перестали выпячивать свою геральдическую исключительность, При новом императоре гербы отмыли от пыли забвения, и все, кто только могли, опять начали именовать себя князьями и баронами, требуя полагающихся привилегий.

— Павел Петрович как говорил: «Ты аристократ, пока я тебя вижу, а как не вижу, ты никто»! — апеллировал к сомнительному авторитету убитого царя будущий народник.

— Вам доводилось видеть императора Павла? — спросил меня незначительный господин с пьяным и глупым лицом.

— Доводилось, — сознался я. — Как-то мы с ним беседовали.

— Ну и как он, что был за человек? — заинтересовались присутствующие.

— Обычный реформатор, хотел единолично всю Россию переделать, да надорвался. Знаете, как по этому поводу говорится: «хотел как лучше, получилось как всегда».

— Но он был прогрессивен?! — то ли спросил, то ли констатировал зашарпанный революционер.

Меня этот товарищ начинал раздражать тем, что на халяву пил как воду только самые дорогие иноземные напитки, брезгуя народной водкой.

— Он был такой же великий император, как вы великий революционер, — сказал я, не очень заботясь о нежных чувствах Фиолистратовича.

Последний хотел было возникнуть, но икнул и торопливо ушел из буфета.

— Он, что у вас, местный дурачок? — спросил я буфетную компанию.

— Венедикт из поповичей, — пояснил любитель гласности, — был отчислен из семинарии, занимался торговлей, а теперь разгильдяй.

— А раньше им не был? — спросил я, удивившись, что разгильдяем революционер стал только теперь.

— Был купцом второй гильдии, да за дебоши из гильдии изгнали-с. Однако, хотелось бы узнать ваше мнение о гласности?

— Ерунда все это, если на гласность смотреть, как на средство против лихоимства, — честно сказал я. — Ну, обличите вы чиновника взяточника, а он заявит, что вы его оклеветали, что для этого вас подкупили его враги. Придется создавать комиссию, чтобы она разобралась в обстоятельствах. Вот и будет ваша правда против его денег. Он купит членов комиссии, и вы же окажетесь клеветником.

— Не всех можно купить! — гордо заявил либерал.

— Конечно, есть много честных людей, но вы сами недавно говорили, что кругом взяточничество?

— Именно так-с.

— Вот вам и ответ на наш вопрос. Чтобы добиться толка, придется для надзора за каждым нечестным чиновником содержать комиссию из других чиновников, часто таких же взяточников.