Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Конструктор бронетранспортера, не сомневаюсь, прекрасный изобретатель, но он мог бы, по крайней мере, предусмотреть для нас алюминиевую крышу или хотя бы брезентовый верх. С автоматами и пулеметами между колен и с поникшими под дождем плечами мы, должно быть, выглядим жалкой кучкой охотников за террористами.

Мы проезжаем деревни, жители которых со страхом наблюдают за нами. Затем бежим и запираем их в своих домах. Они уже поняли разницу между эмблемами птицы на рукаве и на груди. Вероятно, они говорят друг другу: «Птица на рукаве очень опасно. Не надо попадаться им на глаза».

Отличительный признак СС состоит в том, что мы носим нацистского орла на левом рукаве. Солдаты вермахта носят его на груди, справа.

И вот нескончаемый лес – Красная.

Колден спрыгивает из кузова первым. Следуя за ним, я направляюсь к дому старосты, который узнается по ржавым остаткам серпа и молота, совершенно оторванных. Эсэсовцы с карабинами наготове тоже выбираются из грузовиков.

Лейтенант открывает дверь ногой.

В доме находится старик неприятной внешности и две женщины, парализованные от неожиданности страхом, когда мы входим.

Колден знает несколько слов на украинском и спрашивает старика:

– В деревне или окрестностях имеются незарегистрированные жители?

Старик явно затрудняется с ответом. Он поднимает голову и смотрит на каждого из нас по очереди в замешательстве и сильном страхе. Наконец бормочет:

– Нет, никого нет, кого вы не знаете.

Я поворачиваюсь к лейтенанту:

– Не думаю, что мы чего-нибудь добьемся от него, унтерштурмфюрер. Лучше опросить обычных людей. Женщины особенно склонны к общению.

– К черту! Он заговорит или получит пулю, грязный ублюдок!

Голландец вытаскивает свой маузер и наставляет дуло в грудь старику. Посинев от ярости, он забывает говорить по-украински и кричит старику:

– Ладно, негодяй! Если не скажешь, где эти грязные партизаны, я всажу в тебя свинец, не будь я из Гронингена.

Он хватает старика за плечо и яростно трясет его.

– Террористы! Не понимаешь? Террористы! Что тебе известно о террористах?

Старик медленно сползает на колени и хватается за подол плаща Колдена.

– Сжалься, батюшка. Не убивай!

Он смертельно бледен и дрожит. Ползает по полу, стараясь увернуться от сильных пинков голландца в солнечное сплетение.

– Сжалься!

– Грязная свинья! – орет Колден.

Он стреляет три раза.

Старик обмяк, его глаза закатываются до белков.

Лейтенант глядит на расползающееся пятно крови на полу так, словно не понимает, что случилось.

Внезапно, не знаю почему, у меня возникает желание вцепиться в горло подлому голландцу. Бедный старик! Однако мы на действительной службе. Эсэсовец не должен поддаваться чувствам.

Когда выходим, Колден, белый как мел, поворачивается ко мне:

– Знаю, что совершил глупость! Потерял самообладание. Но старый негодяй что-то знал. Они все что-то знают. И не говорят. Тем хуже для них! Слишком много наших солдат погибает!

На улицах пусто. Селение выглядит мирно, но мы видим, как жители со страхом наблюдают за нами из окон. Все слышали выстрелы и, должно быть, догадались, что мы ищем террористов.

К нам подходит унтершарфюрер (унтер-офицер) Мартин, который командует вторым взводом.

– Что случилось? Русские выглядят запуганными!

Мартин – ветеран «Лейбштандарта». Он прослужил более месяца в Восточной Пруссии в «Вольфшанце» («Волчье логово» – название находившейся здесь штаб-квартиры Гитлера). Затем его снова послали на фронт. Он все еще носит нарукавную нашивку с именем фюрера и гордится тем, что входил в состав личной охраны Ади, когда тот был во Франции. В остальном он всегда весьма добродушен и флегматичен. Родом Мартин из Любека и довольно простоватый парень.

– Не в настроении разговаривать, так? – спрашивает он.

– Перестань, Мартин! – рявкнул Колден. – Мы здесь не для того, чтобы шутить.

Голландец поворачивается к нам:

– Ваши солдаты должны блокировать всю зону. Никто не должен покидать своего дома.

Приказы передали по отделениям, и мы двинулись к центру деревни. По пути лейтенант отдает свои распоряжения. Сначала мы опросим местных жителей и, если ничего не узнаем, прочешем лес. Но у нас мало шансов, потому что партизан, скорее всего, крестьяне уже предупредили о нашем прибытии.

Мы разделились.

Я подзываю двух эсэсовцев, которые находились поблизости, и приказываю им следовать за мной. Выбираю вполне приличный дом, и мы втроем в него вторгаемся.

Нам навстречу поднимается старый крестьянин в рваной одежде, с окладистой бородой. У растопленной печки в глубоком кресле сидит женщина, видимо парализованная. Она остается неподвижной, но в страхе выпучила глаза.

Несмотря на свой грозный вид, я чувствую себя неловко. О чем буду спрашивать этих людей? Прячутся ли террористы у них в шкафу? Глупый вопрос, ибо сам не могу поверить, что они скажут «да».

На шум из двери в дальнем конце комнаты выходит другая, более молодая женщина. Она молча глядит на нас.

Я спрашиваю:

– Здесь есть террористы?

Чувствую, что выгляжу крайне глупо.

– Нет, господин, нет, – заверяет меня старик.