Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Во время атаки падает на снег Франц. На груди зияет опасная рана. По его щекам текут слезы.

Подбегаю к нему, стараюсь перевязать рану бинтом из его индивидуального пакета, затем из своего. Рана слишком глубока и серьезна. Срочно необходима операция. Такую дыру могла проделать только пуля от «Дегтярева» (7,62-мм винтовочный патрон. – Ред.) или разрывная пуля (разрывные пули Красной армией не использовались. – Ред.).

Свиньи!

Заставляю себя пошутить с другом:

– Слава богу! Ничего страшного, еще болтаешь, как школьница!

Франца не обманешь.

– Не беспокойся обо мне, Петер. Есть более важные дела…

Он вдруг перестает плакать.

– Постарайся увидеть мою маму, – шепчет Франц. – Скажи ей…

Продолжительный вздох, в уголке его рта пузырится кровавая пена.

– Потом скажи отцу…

Я сжимаю ему руку, стараясь улыбнуться.

– …что можно быть эсэсовцем, не становясь кровожадным псом, – продолжает он, глядя на меня. – Понимаешь, он не хотел, чтобы я… не хотел, чтобы я поступал…

Его лицо стремительно приобретает восковой оттенок.

– Старый, добрый Виттенберге. Вспомни обо мне, когда придешь в школу Шиллера и повидаешься с приятелями.

– Не беспокойся, Франц. К тебе уже идут санитары.

– Это уже не имеет значения. Так, может, лучше. Во всяком случае, я спокоен. Теперь совсем спокоен.

Он задыхается, хрипит, хватает открытым ртом воздух.

– Понимаешь, я должен тебе сказать кое-что. Я всегда очень боялся. Но не показывал этого. Верно, Петер? Старина Петер. Передай… прощальный привет Карлу и другим… Удачи, Петер…

Его лицо сжалось, словно он переживал невыносимую агонию. Показались на миг белки глаз. Он потяжелел на моих руках. Ужасно потяжелел… Франц, добрый Франц на пляже Гамбурга и на площадях Виттенберге… Прощай, старый приятель.

Подбегает рядовой:

– С ними покончено, лейтенант! Около пятидесяти пленных. Остальные удрали. Далеко не убегут. Горит лес. – Затем он замечает тело, вытянувшееся на земле. – Лейтенант 3-й роты. Ранен?

– Мертв. Помоги дотащить его к поезду.

– Нет, господин лейтенант. Я сам потащу его на спине. Здесь все горит. Быстрее.

На нас действительно сыплются искры. Прежде я их не замечал. Однако мы недалеко от железнодорожного полотна.

Я утратил способность что-либо чувствовать. Для Франца все кончено. Кажется, в первый раз понимаю по-настоящему, что такое смерть, хотя уже повидал немало трупов. У меня хватает только сил помочь рядовому взвалить на свои плечи тело Франца.

Солдат бежит, я следую за ним. Глаза Франца широко раскрыты. Руки жутким образом болтаются.

Вскоре мы возвращаемся к поезду. Кратко говорю солдату, чтобы он осторожно положил тело Франца на обрывок брезента и отнес в один из вагонов.

В данный момент хочу уберечь покойного друга от машины для перевозки трупов в крематорий.

Это – последняя услуга, которую я могу ему оказать.

Около десятка русских, одетых в длинные шинели и меховые шапки-ушанки, собраны вокруг прожектора у бронированного вагона. Их стерегут с автоматами в руках солдаты 4-й роты мотопехоты.

Майор Штресслинг допрашивает их с перекошенным от гнева лицом. Штресслинг прикомандирован к полку на Кавказе. Но у него нет своего круга обязанностей, и это положение не вполне нормально. Утверждают, что он получает приказы прямо из штаб-квартиры СС в Шарлоттенбурге.

Неожиданно он подходит к одному из партизан и сильно бьет того в лицо с криками по-русски. Партизан глядит на майора со страхом, но ничего не говорит.

Среди террористов я замечаю двух женщин. Вероятно, тех, чей плач я слышал в лесу не так давно. Одеты они так же, как мужчины, поэтому их трудно отличить с первого взгляда. Но у них те же полные фигуры сельчанок и огромные груди, какие бывают только у русских женщин.

Сжав челюсти, Штресслинг ходит взад и вперед перед шеренгой красных.

– Нечего сказать, да? – рявкает он в этот раз по-немецки. – Вы ничего не знаете – совсем ничего?

Он останавливается как вкопанный перед одним из пленных:

– Я выбью из тебя показания!

Он поворачивается к лейтенанту Ляйхтернеру:

– Прикажите своим солдатам раздеть этот сброд догола! Это освежит их память.

Часть полка собралась теперь у бронированного вагона. Эсэсовцы наблюдают сцену, подсвеченную ярким светом нашего прожектора. Штресслинг смотрит на них и поворачивается к полковнику, который подходит в это время.

– Было бы целесообразно выставить часовых вокруг поезда, полковник. Может, партизаны попытаются атаковать нас снова. И могут быть другие группы, скрывающиеся где-то здесь.

Полковник окидывает его холодным взглядом. Очевидно, Штресслинг ему не нравится. Кроме того, ему следовало бы первым подумать о такой элементарной мере предосторожности.

– Распорядитесь об этом, Улкийай! – приказывает он наконец, поворачиваясь к финну.

Тот, перед тем как уйти, выбрасывает руку вперед.

Я замечаю, как ко мне пробивается Карл, работая локтями. По напряженному выражению его лица понимаю, что он все знает.

– Значит, он первым ушел в могилу, – тупо бормочет он. – Бедняга Франц. Он был уверен, что его убьют. Часто говорил мне, что больше не увидит Виттенберге. Никогда не верил в удачу.

Карл грубо хватает меня за руку.