Черный мел

— Привет, — говорю я. — Чего ты хочешь?

— Джолли?

Я вздыхаю и признаюсь:

— Не ожидал твоего звонка.

— Джолли, ты звонил мне вчера. Ты оставил сообщение на автоответчике.

— Извини, Блэр, — прошу я, направляясь на кухню и пытаясь вспомнить. — Что я сказал?

— Ты хотел поговорить. Что-нибудь случилось?

— Нет, — отвечаю я. Зайдя на кухню, замечаю на рабочем столе стакан для виски. Черная линия подсказывает, сколько нужно наливать, она проведена на уровне почти одного глотка, четверти стакана. Кажется, в последнее время я слишком много пью, а может, у меня очередной провал в памяти.

— Извини, Блэр, — снова произношу я. — Мне очень не хотелось тебя беспокоить.

— Ты меня нисколько не побеспокоил, Джолли, ты мне по-прежнему небезразличен, ты же знаешь. Извини, давно не звонила, наверное…

— Не извиняйся, Блэр. Спасибо за заботу. И спасибо, что перезвонила.

— Ты сейчас работаешь?

— Да, — отвечаю я. — Пишу.

— Ах, Джолли! Я так рада! Знаешь, я до сих пор не простила папу. Где ты сейчас работаешь?

— Дома, — отвечаю я, — для себя. Я пишу рассказ.

Я слышу треск, Блэр тяжело вздыхает.

— Все в порядке, Блэр, — говорю я. — Не волнуйся, я должен это сделать. Прошу, пойми меня, я должен.

— Тогда ладно, Джолли. Я понимаю.

— Спасибо, Блэр, — говорю я. — Знаешь, я по тебе соскучился.

— Мне пора, — отвечает она. — Трип возвращается из туалета.

— Как поживает Трип?

— Хорошо. Джолли, слушай, мне надо идти. Извини, мы сейчас обедаем.

— Обедаете? В среду? Сегодня какой-то особенный день?

— Джолли, сегодня у меня день рождения. Я подумала, ты поэтому вчера позвонил. Извини, мне пора… Секундочку. Трип, милый… Желаю тебе удачи, Джолион. Кстати, сегодня пятница.

Она отключается.

* * *

XXV(iv).Я все еще держу перед собой зеркальце. Смотрю на свое виноватое отражение, на длинные спутанные волосы и дикую жесткую бороду. Где-то должны быть ножницы, бритва. Ну, пожалуйста, найдитесь!

В кухонных шкафчиках нет ничего подходящего, даже острого ножа. Кожа под бородой чешется, и я скребу ее, хочу вырвать бороду с корнем. Снова дразню себя своим отражением, а потом хлопаю зеркальцем о рабочий стол.

Когда-то у меня было лицо, которое можно было целовать. Блэр любила обхватывать мое лицо ладонями и щекотать скулы губами. Потом ее губы медленно скользили вниз и утыкались в крыло носа… Представляю себе Блэр, понимаю, как мне ее не хватает.

Мы жили в Верхнем Ист-Сайде, недалеко от самых богатых кварталов. Мы часто ходили в театр Метрополитен-опера, ужинали там, а потом оплакивали смерть мадам Баттерфляй, Кармен или Виолетты. Мы были знакомы с известными галеристами и богатыми наследницами. Летом отдыхали с ними в Хэмптоне. Нас начали приглашать на крупные благотворительные мероприятия: гала-концерты, аукционы. Отец Блэр хорошо к нам относился, а я к нему и к ней — плохо. Я не сволочь по натуре и не относился к ней плохо нарочно. Нет, я просто часто куда-то пропадал, исчезал в одной из своих черных дыр.

Наконец лопнуло терпение даже у такой тактичной и умной женщины, как Блэр. Когда она предложила развестись, я сразу согласился и сказал, что прекрасно ее понимаю. Я пытался скрыть от нее боль от предстоящей потери, уйти одному в пустыню. Не хватало еще, чтобы Блэр винила себя за мою бестолковую жизнь без нее. Во время разрыва отношений я относился к ней бережно, пожалуй, гораздо лучше, чем раньше.

После развода я остался с небольшой суммой наличных и чемоданом с настольными играми. И вот четыре года назад я переехал сюда, в Ист-Виллидж, где квартиры дешевле и где, как я надеялся, меня никто не найдет. Без Блэр я за год опустился на дно, мучимый одиночеством и страхом неизбежного — конца Игры. Вскоре квартира стала моей тюрьмой. Но и это было неплохо, такое тюремное заточение вполне сносно. А ведь я заслуживаю только одного — наказания.

XXV(v).Ни ножниц, ни бритвы, ни кухонных ножей. Ничего.

Интересно, что я себе вообразил, когда решил не иметь в доме никаких острых предметов?

XXVI(i).В период выполнения первого задания Чад открыл для себя кое-что почти приятное. Например, один раз ему пришлось целую неделю ходить в одной перчатке, как Майкл Джексон. Задача становилась легче день ото дня, и, как заметил Чад, не все смотрели на него с откровенным презрением. Ему даже казалось: кое-кто его одобряет. Одобряет не суть выбора, а факт хоть какого-то выбора, заявки о себе. В другой раз ему три дня подряд следовало говорить о себе в третьем лице: «Пожалуйста, дайте Чаду куриный салат», «Чад здесь на годичной стажировке», «Дориан, Чад приносит тебе свои соболезнования»… Конечно, некоторые задания оказывались довольно неприятными и немного унизительными. Но он со всеми справился. И с каждым новым заданием Чад все больше и больше учился выживать в тисках смущения. Он постепенно закалялся.