Чёрный обелиск

— Эй, приятель! Вам положено раскрывать рот только тогда, когда вас спрашивают, — небрежно произношу я. — Разве вас не научили этому в армии? Идите и обливайте дальше ни в чем не повинных гостей соусом! А ты, Эдуард, скажи мне, был ли этот шикарный ужин бескорыстным актом гостеприимства, или ты жаждешь получить за него наши талоны?

Эдуард в этот момент напоминает эпилептика перед приступом.

— Давай свои талоны, мерзавец!

Я отрываю два талона и кладу на стол.

— Кто из нас мерзавец — спорный вопрос, — отвечаю я. — Дон-Жуан недоделанный!

Эдуард не прикасается к талонам.

— Фрайданк! — произносит он сдавленным от бешенства голосом. — Бросьте эту гадость в корзину для мусора!

— Стоп! — восклицаю я и хватаю в руки меню. — Уж если мы платим, то нам полагается еще десерт. Герда, ты что предпочитаешь — фруктовый пудинг или компот?

— А вы что порекомендуете, господин Кноблох? — спрашивает Герда, не подозревающая о масштабах разыгравшейся на ее глазах драмы.

Эдуард делает жест отчаяния и молча уходит.

— Два компота! — кричу я ему вслед.

Он вздрагивает и продолжает движение, съежившись, словно идет по минному полю, каждую секунду ожидая оглушительного унтер-офицерского окрика.

Я уже готов повторить фокус, но в последний момент отказываюсь от своего намерения, чтобы не ослабить впечатление.

— Ты можешь мне объяснить, что тут происходит? — спрашивает Герда.

— Ничего, — отвечаю я с невинным выражением, распределяя по нашим тарелкам останки курицы. — Всего лишь маленькая иллюстрация к тезису великого Клаузевица: атакуй противника, когда он думает, что победил, и наноси удар там, где он его меньше всего ожидает.

Герда растерянно кивает и принимается за компот, который Фрайданк чуть ли не швыряет перед нами на стол. Я задумчиво смотрю на нее и даю себе слово никогда больше не водить ее в «Валгаллу» и отныне неукоснительно следовать железному закону, сформулированному Георгом: никогда не показывай женщине новых мест; тогда она не потащит тебя туда снова и не сбежит от тебя.

Уже глубокая ночь. Я смотрю в окно, облокотившись на подоконник. Светит луна, из садов льется густой аромат сирени. Час я назад вернулся домой из «Альтштетерхофа». Влюбленная парочка, прошмыгнув по темной стороне улицы, куда не попадает лунный свет, ныряет в наш сад. Я не собираюсь им мешать: тот, кто сам уже утолил любовную жажду, обычно настроен миролюбиво. А ночи сейчас такие, что трудно не поддаться искушению. Но, во избежание разного рода неприятных сюрпризов, я все же час назад повесил на оба драгоценных гранитных креста таблички с надписью: «Осторожно! Высокая опасность опрокидывания надгробия и тяжких повреждений конечностей!» По необъяснимым причинам влюбленные предпочитают именно кресты, особенно когда земля сырая. Вероятно, потому что за них удобней держаться, хотя, казалось бы, надгробные плиты гораздо больше подходят для этих целей. У меня была мысль повесить еще одну табличку, с разъяснением данного преимущества плоских надгробий, но я воздержался. Фрау Кролль иногда встает рано, и, при всей своей терпимости к подобным явлениям современной жизни, она влепила бы мне пощечину за фривольность прежде, чем я успел бы объяснить ей, что до войны был стеснительным, целомудренным юношей, но утратил это качество, защищая наше славное отечество.

В лунном свете вдруг появляется квадратная фигура, тяжелыми шагами приближающаяся к нашем дому. Я замираю от ужаса. Это мясник Ватцек. Он исчезает в своей квартире. Вернувшись на целых два часа раньше обычного! Может, у него кончились лошади? Лошадиное мясо сегодня — популярный продукт. Я внимательно слежу за его окнами. Вот в них зажегся свет; Ватцек бродит по квартире, как призрак. Не предупредить ли мне Георга Кролля? Но прерывать чьи-то любовные утехи — неблагодарное занятие; к тому же, Ватцек может просто завалиться спать, не утруждая себя мыслями о причинах отсутствия жены. Но, похоже, он настроен иначе. Открыв окно, он мрачно озирает улицу. Я слышу его сопение. Потом он закрывает ставни и через несколько минут появляется внизу, со стулом в руках и огромным тесаком за голенищем сапога. Он садится на стул и, судя по всему, намерен дождаться возвращения Лизы. Я смотрю на часы — половина двенадцатого. Ночь сегодня теплая, так что Ватцек может продержаться на своем посту сколько угодно. А Лиза уже давно у Георга; хриплый шепот и невнятные звуки любви уже стихли. Если она, выскочив из нашего подъезда, попадет прямо в лапы своему мяснику, она, конечно, соврет на ходу что-нибудь правдоподобное и Ватцек, скорее всего, проглотит это вранье, но лучше все же предотвратить их встречу.

Я на цыпочках спускаюсь по лестнице и отстукиваю пальцами на двери Георга начало Хоэнфридбергского марша[19]

. Из-за двери появляется его голый череп. Я докладываю обстановку.

— Черт побери! — говорит он. — Попробуй его как-нибудь спровадить оттуда! Уведи его куда-нибудь!

— В это время?

— Придумай что-нибудь! Пусти в ход все свое обаяние!

Я выхожу на улицу, останавливаюсь на тротуаре, зеваю и неторопливо подхожу к Ватцеку.

— Прекрасный вечер! — говорю я.