Чёрный обелиск

Он закатывает рукав и рассматривает длинный, зубчатый шрам на руке. В семнадцатом году он спас Эдуарду жизнь. Этот слон тогда был унтер-офицером продовольственной службы, но вдруг почему-то неожиданно угодил на передовую и в первые же дни, во время рейда по нейтральной территории поймал пулю, пробившую ему икру, а потом и вторую, от которой потерял много крови. Валентин нашел его, перевязал и притащил на себе в окоп. При этом он сам был ранен осколком в руку, но спас Эдуарду жизнь, потому что если бы не он, тот истек бы кровью. Эдуард, в приливе благодарности, заявил тогда, что Валентин может до конца жизни бесплатно есть и пить в «Валгалле» все, что пожелает. Они ударили по рукам. Валентин, конечно, левой, неповрежденной. Мы с Георгом Кроллем были свидетелями.

В семнадцатом году все это выглядело довольно безобидно. Верденбрюк был далеко, война — близко, и кто знал, вернутся ли они когда-нибудь домой и увидят ли «Валгаллу». Они вернулись. Валентин — после очередных двух ранений, Эдуард после успешного продолжения службы в прежнем качестве — раскормленной кухонно-тыловой крысы. Сначала Эдуард и в самом деле держал слово и угощал Валентина, когда тот заглядывал к нему. Иногда даже выдохшимся немецким шампанским. Но время не способствовало укреплению этой дружбы. Тем более что Валентин, живший до этого в другом городе, перебрался в Верденбрюк и поселился в непосредственной близости от «Валгаллы». Теперь он каждый день с убийственной пунктуальностью являлся сюда на завтрак, на обед и на ужин, так что Эдуард вскоре горько раскаялся в своем опрометчивом обещании. Валентин никогда не страдал отсутствием аппетита, а теперь, когда ему не надо было больше заботиться о хлебе насущном, и подавно. Эдуард, возможно, как-нибудь пережил бы связанные с этим издержки, но Валентин, к тому же, еще и большой любитель промочить горло и в последнее время постепенно стал знатоком и ценителем хороших вин. Раньше он пил пиво, теперь же — исключительно коллекционные вина, чем приводил Эдуарда в отчаяние гораздо более эффективно, чем мы со своими жалкими талонами.

— Ну хорошо, — обреченно вздыхает Эдуард после демонстрации шрама. — Но «есть и пить» означает бокал-другой за обедом или ужином, а не просто пьянство. Бесплатного пьянства я тебе не обещал.

— Нет, ты только посмотри на этого крохобора! — отвечает Валентин, толкая меня локтем. — В семнадцатом году он пел совсем другую песню. «Валентин! Дорогой Валентин! Спаси меня! Я отдам тебе все, что у меня есть!»

— Неправда! — фальцетом кричит Эдуард. — Ничего подобного я не говорил!

— А откуда ты знаешь, что́ ты говорил, а что не говорил? Ты же ничего не соображал от страха и одной ногой был уже на том свете, когда я тебя тащил на себе.

— Этого я сказать не мог! Что угодно — только не это! Даже если бы мне грозила мгновенная смерть! Это не в моем характере.

— Что верно, то верно, — говорю я. — Этот жмот скорее сдох бы, чем пообещал бы такое.

— Вот именно! — с готовностью подхватывает Эдуард, обрадовавшись неожиданной поддержке, и вытирает пот со лба. У него вспотели даже кудри — настолько испугала его последняя угроза Валентина. Он уже, наверное, представил себе судебный процесс по делу о незаконном владении «Валгаллой». — Ладно, так и быть, сегодня я добрый, — произносит он торопливо, чтобы предотвратить дальнейшие посягательства. — Официант! Полбутылки мозельского!

— Йоханнисбергского Лангенберга! Полную бутылку! — корректирует его команду Валентин и обращается ко мне: — Ты позволишь угостить тебя бокалом Лангенберга?

— Охотно! — отвечаю я.

— Стоп! — говорит Эдуард. — Этого в нашем уговоре не было! Он распространяется только на Валентина! Людвиг мне и так слишком дорого обходится! Каждый день таскается сюда со своими обесценившимися талонами! Кровопиец!

— Успокойся, ты, подлый интриган! — отвечаю я. — Это своего рода кармическая связь: ты бьешь меня сонетами, я омываю свои раны твоим рейнским вином. Или ты хочешь, чтобы я послал одной известной тебе даме двенадцатистрочник в стиле Аретино[25] с описанием этой ситуации? Ростовщик, наживающийся на собственном спасителе!

Эдуард задыхается от возмущения.

— Мне надо срочно выйти на воздух! — бормочет он в ярости. — Вымогатели! Сутенеры! Неужели вам вообще не знакомо чувство стыда?..

— Это чувство мы испытываем по более серьезным поводам, чем ты, жалкий охотник за миллионами.

Мы с Валентином чокаемся. Вино превосходное.

— Ну так как насчет похода в вертеп разврата? — спрашивает Отто Бамбус, робко скользя мимо.

— Обязательно сходим, Отто. Это наш долг перед искусством.

— Интересно, почему в дождь пьется особенно легко? — спрашивает Валентин и снова наполняет бокалы. — Ведь должно быть наоборот?

— А тебе обязательно нужны ответы на все вопросы?

— Конечно, нет. Иначе о чем бы мы беседовали? Просто пришло в голову.

— Может, это просто инстинкт, Валентин? Жидкость к жидкости.

— Может быть. Но иногда мне чаще хочется ссать именно в те дни, когда идет дождь. Это, по крайней мере, странно.