Чёрный призрак

Холод камня и сырость земли успокоили боль, и глупые мысли оставили меня. Вскоре я снова был в седле и без приключений добрался до дому. Расседлав коня, я отпустил его, зная наперед, что он вернется на кладбище. Рана оказалась пустячной. Кость была целой, но мелкая дробь сильно повредила руку, и я потерял много крови, что отразилось на моем здоровье. Всю ночь меня бил озноб, и я то и дело просыпался. К концу недели я слег, но неожиданно быстро выздоровел, так что к понедельнику я был уже на ногах, хотя несколько и похудел. От Константинова я узнал, что цыган заработал пятнадцать суток, что жена всё рассказала, но Черного призрака никто не принял всерьез. Хотя по К. ползали слухи о том, что он де напал на лесника и едва не затоптал его конем. Впрочем, были слухи и обратного толка. Случайно мне стало известно, что первый слух пускает цыган. Я навел справки о нем, что было нетрудно при моей профессии, и выяснилось, что он работает не в лесничестве К., где я почти всех знал более или менее, а в Кордовском, на одном из ближайших кордонов. То, что путь к кордону лежит через гору и там есть дорога, было мне известно давно, выяснить, что он ею пользуется, было делом пустяшным: я лишь проверил следы и проследил его однажды утром с ближайшей горы. Выяснил, что лесник хозяин Карата, но его он отдал пацану за то, что тот его за что-то невзлюбил и раза два чуть не убил. В то время, как продать его или сдать на мясо такого красавца, он или жадничал, или не находил на него покупателя, зная ему цену и что у того в жилах течет кровь хороших производителей.

Прощать ему его выходку я не хотел. Легальных путей у меня не было, но я всё-таки искал с ним встречу, зная наперед, что она к добру не приведет, но меня так и подмывало взглянуть ему в глаза, не предполагая и не гадая о дальнейшем. Как знать, может это было, чувство чувством мести или желанием поиграть со смертью в игрушки, что забавляет зачастую уставшие души? Может это была попытка сломить другого в борьбе за лидерство, что свойственно человеку ещё с обезьяньего стада? Не знаю, но даже теперь у меня сохранилось брезгливое чувство, словно я перебирал тухлятину и пропитался насквозь его мерзким запахом. Это чувство до сих пор не оставляет меня, и я те события не могу вспомнить без легкого содрогания.

Это было в пятницу, чуть больше чем через неделю после того, как я вляпался в предыдущую историю. Я намеренно выбрал этот день. Около шести вечера я был уже на месте. Погода была скверная. Низкие тучи почти зацепились за деревья, упрятав ближайший склон почти на треть. Было холодно и промозгло. Я был в плаще, но под него я надел болоньевую куртку, но поскольку плащ был бутафорский, то я довольно скоро промок, и влага пропитала брюки и куртку, так что я сильно продрог.

Ждать пришлось долго. За кустом, где я стоял, конь уже вытоптал всю траву и нетерпеливо дергал поводья, а чернявого всё не было. Я даже собрался уезжать, когда неожиданно увидел его. Лесник выехал не оттуда, где была дорога, и я его ожидал, а прямо из леса метрах в сорока от меня. Сердце мое тревожно забилось. Волнение мое видимо передалось коню, он весь напрягся и напряженно запрел ушами. Сначала мне показалось, что мой противник находится в глубокой задумчивости, ехал он, чуть наклонившись вперед, натянув на глаза дождевик, но когда он оказался рядом с кустом, то я определил, что он мертвецки пьян. Его кобылка шла шагом, боясь поскользнуться на довольно крутом, мокром склоне. Я выехал ему на встречу и перегородил дорогу. Лошадь остановилась, не зная, что делать. Первый момент лицо лесника ничего не выражало, оставаясь туповатым и сонным, затем на нем возникло какое-то движение похожее на удивление; и он окончательно пришел в себя: глаза его округлились и едва не вылезли из орбит, он весь побелел, несмотря на темную кожу, и на щеке его отчетливо задергался нерв. Он видимо был порядочный трус, но ему нельзя было дать прийти в себя, так как он был значительно физически крепче меня и даже, владея многими приемами нападения и защиты, будучи значительно его подвижней и изворотливей, мне бы пришлось с ним повозиться.

Я дал Карату шпоры, тот от неожиданности бросился вперед, саврасая кобылка шарахнулась в сторону, и цыган полетел в грязь. Это падение ещё больше обескуражило его, что подтвердило мое предположение, что он трус, поскольку даже тогда, в селе, он стрелял в меня скорее из-за трусости, чем из-за желания меня убить, кроме того, падение отрезвило бы сильного человека, и он бы принял меры к обороне.

Дальнейшее я помню смутно. Как я спрыгнул на землю? Как в моих руках оказался большой бич, что был приторочен к седлу его кобылы? Этого я совершенно не помню. Не знаю, почему я стал с остервенением хлестать это огромное, дрожащее от страха тело, я не пойму, но он был настолько ошарашен, что и не пытался сопротивляться, только прикрывал голову руками, при этом что-то говоря, и отползал на четвереньках в сторону. Я, наконец, разобрал, что он бормочет.