Черный шелк, белый песок

Он вспоминал, как во время уроков отсиживался на последней парте и молчал. Приносил в школу фанерные дощечки, отшлифованные наждачкой, и коробку с красками. Слюнявил кисточку и устремлялся за пределы душного класса. Дощечки отбирали – Матиас рисовал прямо на парте. Потом его лупили и заставляли оттирать волнистые каракули. Матиас бесился; уничтожал свое художество, закусив губы. На следующем уроке мальчик орудовал простым карандашом. Мокрое дерево хранило профиль его матери под стопками тетрадей…

Дети играли в поле, носились друг за другом, прятались в густых зарослях… А Матиаса игры не интересовали. Он часами рассматривал полевые цветы, переворачивал их на свету, подносил хрупкие бутоны к лицу, вдыхал бодрящий аромат. До темноты любовался голубизной неба, мысленно сравнивал проплывающие облака с лесными зверями, наблюдал за тем, как ветвистые узоры теней меняются в течение дня, следил за солнцем. Матиас запоминал…

Родителей не стало, и молодой художник сорвался с места. Бродяжничал. Подрабатывал рисовальщиком и карикатуристом в дешевых забегаловках. Нигде своим не был, держался в стороне. Долгое время не продавал картины, пока голод не сдавил горло. Путешествовал, собирал материал… Душу не распахивал, знакомился по необходимости. Жил, как закупоренная бутылка, внутри которой гремит океан. Спасала работа… С кистью в руке Матиас чувствовал себя свободным.

Доктор говорил так: «Радость, которой не с кем поделиться, быстро теряет свою силу и угасает. Вкуснее та буханка хлеба, которую ты разделил с близким человеком».

Матиас никогда не любил и понятия не имел, как это бывает. У него были кисти и краски, и был смутный образ – картинка, расплывающаяся перед глазами: идеал красоты и легкости, родившийся не на холсте, а внутри Матиаса, в его душе. Ведь подлинная красота рождается лишь в душе художника, а на холсте предстает в ограниченной форме, в форме скелета.

Матиаса угнетал опустевший пляж, растянувшийся у его ног, и угнетало его опустевшее существование. Он сжал кисточку передними зубами, закрыл глаза и увидел свет. Тогда он сотворил ее из воздуха. Радужных оттенков оставалось немного, и Матиас использовал черную краску. Девушка, сидящая на берегу… Он представлял, как она растянулась на мягком песке, обняв руками колени. Ее алые губы сжаты, глаза улыбаются и полны умиротворения. Образ завладел сознанием художника и просился на волю.

Матиас достал из сумки рулон тростниковой бумаги и попытался наметить черты ее лица. Но всякий раз, как он брался за карандаш, чудесный образ ускользал из его головы, словно золотая рыбка, в последний момент срывающаяся с крючка. Разбитый собственным бессилием, Матиас швырял карандаш на землю и снова поднимал его, чтобы забросить подальше. На пляже показались туристы, и раздавленный художник покинул место у подножья. Он вернулся в хижину и заперся на замок. Ни красками, ни карандашом, ни углем не удалось Матиасу вдохнуть жизнь в выражение лица этой юной особы, поселившейся в его сердце. Он работал до глубокой ночи, пока не забылся крепким сном.

Утром Матиас пришел на берег и столкнулся с ловцами жемчуга. Загорелые мужчины в затертых купальных костюмах пробежали мимо него в сторону пристани. Их было около пятнадцати человек, и каждый надеялся разбогатеть в этот знаменательный день. Матиас рассматривал их удаляющиеся ступни, раскидывающие песок, и думал о загадочной девушке.

─ Она побежит к зеленым холмам, ─ решил Матиас.

Изобразить красавицу со спины оказалось легко. Матиас бережно вывел тонкой кисточкой пальцы на левой ступне. Правая ступня девушки зарылась в песок. Последнюю неделю августа Матиас потратил на доработку берегового ландшафта и обрисовал спокойное манящее море вокруг пляжа. Картина была готова. Все в ней было правдой, кроме убегающей вдаль незнакомки. Однако я верил в нее даже больше, чем в морские просторы и апельсиновые облака. Она обрела тело и дух по воле художника.

2

На следующий день они встретились. Матиас впервые за два месяца ступил за порог хижины без мольберта. Картина освободилась от кисти, и ее создатель наслаждался заслуженным отдыхом. Матиас хотел полюбоваться рассветом, как простой человек, и поваляться на пляже, прислушиваясь к морскому шепоту. Солнце медленно поднялось из-за горизонта, раскрасило небо и двинулось к вершинам, к застывшим «Орфею и Эвридике». Едва свет утренней звезды коснулся макушек заточенных скал, как на берегу из ниоткуда возникла девушка в черном платье и понеслась по белому песку в сторону подножья. Матиас не верил в происходящее: его полотно вырвалось на свободу. Он погнался за девушкой со всех ног. Он бежал за той, которую сам создал. Теперь Матиас ясно представлял ее лицо.